Тайная вечеря

Никогда впоследствии, вспоминая на порогах Нила, в Карнакском храме или среди скал сирийской Петры ту необыкновенную встречу, Давид Робертс не сумеет ответить себе на вопрос, почему им овладело столь не свойственное ни англичанину, ни шотландцу желание заговорить с незнакомым художником. Пока ему не подали (всю прислугу постоялого двора «Аль-Рашид» отличала невероятная лень) затребованные хлеб и вино, он быстро поднялся наверх, при свете каганца выбрал три эскиза, положил их в отдельную папку и поспешно спустился вниз, будто опасаясь, что незнакомец уйдет. Но тот не ушел. Проходя мимо его столика, Робертс, не побоявшись показаться неделикатным, бросил взгляд на рисунок в раскрытом альбоме. Даже при слабом мятущемся свете масляных светильников можно было оценить, как он хорош: Нил, вздувшийся парус фелюки, пальмы и пирамида на противоположном берегу и там же маленькие человеческие фигурки — быть может, крестьяне, погоняющие волов в упряжке, приводящих в движение водяной насос; все это было выполнено в едином ключе, с превосходным соблюдением перспективы, но и с легкостью и полетом.

— Позвольте задать вам вопрос, — громко сказал Робертс no-французски. — Вы ведь, если не ошибаюсь, уже заканчиваете?

Тот был настолько поглощен своим занятием и своими мыслями и, вероятно, не предполагал, что сегодня придется еще с кем-то разговаривать, что и ухом не повел. Робертса он, конечно, услышал, но не принял его слов на свой счет, хотя в зале «Аль-Рашида», кроме них двоих и слуги, никого больше не было.

— Хэлло! — Давид Робертс перешел на английский. — Могу я у вас кое-что спросить? Мне кажется, у нас с вами общая страсть и профессия.

Только тогда незнакомец, отложив листочек и карандаш, но не закрывая альбома, посмотрел на Робертса. Под красиво вылепленным лбом и слегка вьющимися волосами сверкнули большие темные глаза. В тусклом свете масляных ламп он казался похожим на армянина.

— Вы и вправду в этом уверены? — спросил он на безупречном английском, хотя и со странноватым акцентом. — Если угодно, можем поговорить, — он легко перешел на французский, — на языке Расина, поскольку моего родного, домашнего, вы знать не можете.

«Грек. Из Смирны, Миссолунги, Афин. Или одного из тысячи городов диаспоры, куда они бежали от турецкой резни», — подумал Робертс. И, чтобы показать свою осведомленность, сказал: