Тайная вечеря

— Мне хорошо известно, насколько опасно хранить эти тексты. Из-за них можно угодить на костер. О, умоляю тебя, не спеши уничтожить их, не изучив. Ты должен узнать как можно больше об этой Церкви Марии и Иоанна, чтобы при малейшей возможности отражать суть новых Евангелий в своих произведениях. Таким образом, исполнится старый библейский завет: имеющий глаза...

— ...да увидит.

Леонардо улыбался. Ему не нужно было много времени для принятия решения. В тот же вечер он пообещал херувиму взять на себя хранение этого наследия. Более того, они встретились еще раз, и человек в черном вручил маэстро книги и документы, которые мой учитель изучил с большим вниманием. Позже, с возвышением аббата Савонаролы и падением дома Медичи, мы переехали в Милан и, поступив в распоряжение герцога, стали выполнять самые различные его задания. Прежде мы были всецело поглощены живописью, теперь же занялись чертежами и конструированием штурмовых машин и летательных аппаратов. Но эта удивительная тайна, это откровение, свидетелем которого я явился в мастерской Леонардо, не давала мне покоя.

Хотите, Елена, я сообщу вам еще одну удивительную вещь?

Хотя маэстро больше никогда об этом не говорил ни с одним из своих учеников, на самом деле, я полагаю, что в настоящее время он действительно выполняет обещание, данное им Марсилио Фичино во Флоренции. Говорю вам это, положа руку на сердце: дня не проходит, чтобы я, глядя на работу маэстро в трапезной доминиканцев, не вспомнил последние слова маэстро, которые он произнес в тот далекий зимний вечер...

«Когда, друг Марсилио, ты увидишь на одной из моих картин лица Иоанна и свое собственное, знай, что именно здесь скрыт секрет, который ты мне доверил».

И знаете что? Я узнал лицо херувима на «Тайной вечере».

27

Мы похоронили брата библиотекаря в Галерее Мертвых незадолго до вечерней службы во вторник семнадцатого марта. С погребением поспешили, чтобы избежать разложения тела. Послушники обернули покойного белым полотном и обвязали ремнями. Затем они опустили его в подготовленную нишу, которую быстро засыпали землей и снегом. Все прошло очень быстро, в спешке, без соблюдения протокола, под предлогом необходимости поужинать прежде, чем стемнеет. И пока монахи перешептывались над ожидавшим их рисом с овощами и пирожками с медом, которые повар напек еще к Рождеству, мною овладело странное беспокойство. Почему приор и его свита — казначей, повар, одноглазый Бенедетто и ответственный за scriptorium — вели себя во время погребения так, как будто эти вторые за одну неделю похороны в монастыре Сайта Мария не являются чем-то из ряда вон выходящим? Почему все демонстрируют такое безразличие к судьбе брата Александра? Неужели никто не прольет по нему ни одной слезы?

Только падре Банделло в конце концов подал какие-то признаки человечности по отношению к несчастному. В своей краткой проповеди он намекнул, что располагает доказательствами того, что библиотекарь пал жертвой безумного заговора, организованного в Милане. «Поэтому он как никто другой заслужил христианского погребения в этом священном месте». Банделло выглядел по-настоящему озабоченным.

— Не верьте слухам, распространяемым по городу, — вещал он, не отводя взгляда от тела, которое братья медленно опускали в могилу. — Брат Тривулцио, упокой, Господи, его душу, умер мученической смертью от руки гнусного преступника, которого рано или поздно постигнет справедливая кара. Я лично об этом позабочусь.

Преступление или самоубийство? Как бы он ни старался, мои подозрения множились. Было очень трудно поверить в то, что два погребения за столь короткий промежуток времени были обычным для Санта Мария явлением. Последним, что я услышал от маэстро Леонардо перед тем, как с ним расстаться, было: «В этом городе ничто не происходит случайно. Не забывайте об этом».

В тот вечер я так и не поужинал.

Не смог.

Остальные братья, менее щепетильные, чем ваш покорный слуга, сразу после похорон ринулись набивать животы в приспособленном под трапезную зале, где и отдали должное остаткам угощения, предложенного герцогом в день похорон жены. Поскольку трапезная уже долгое время была загромождена лесами, подмостками и красками, все традиции обитателей монастыря нарушились, и теперь никто не удивится, даже если их пригласят обедать на второй этаж.

В таком положении вещей было, как я вскоре обнаружил, большое преимущество. Пока в трапезной шли работы, я мог быть уверен, что во время трапезы никто из монахов не прервет моих размышлений перед «Тайной вечерей». Что касается посторонних, то им тоже нечего было делать в таком холодном и пыльном помещении.

Именно туда, погрузившись в воспоминания о днях, которые мы провели с братом Александром над мучившей нac загадкой, я и направил свои стопы, чтобы помолиться за упокой его души.