Тайная жизнь влюбленных

Мне жаль тех, кто меня знает, потому что после тряски, когда призраки проникают в мою кровь и вкручивают свои бесплотные руки в мои кости, я перестаю быть собой. Однажды я убил собаку. Это было жутко, и я долго оплакивал ее загубленную душу.

Призраки находят меня, где бы я ни спрятался, и приводят на сцену моего детства. Они ждут за кулисами, когда на сцене появятся люди из моего прошлого. Мои реплики уже написаны, и ничего не изменить.

Я стараюсь ни с кем не разговаривать в аэропорту, потому что они начнут расспрашивать обо мне, а утаивать что-то от людей — то же самое, что обманывать их. Но поговорить я люблю и иной раз не удерживаюсь от искушения вступить в беседу с пассажиром, ожидающим вознесения. Это единственное, что у нас есть общего.

Однажды молодая беременная женщина рассказала мне милую историю о том, как познакомилась со своим мужем. Я запомнил не все подробности ее рассказа, зато явственно помню, как думал, что у нее в животе находится настоящая живая душа, в сосуде размером с буханку хлеба. Меня всегда интересовало, в какой момент душа поселяется в теле. Наверное, когда все готово, загорается свет. Только не спрашивайте меня, кто зажигает этот свет.

Я люблю смотреть, как люди исчезают за дверью, ведущей в залитый солнцем коридор. На двери написано: «Только для пассажиров с билетами».

Представьте себе, что рай существует и попасть туда так же просто. Покупаешь билет, проходишь регистрацию, доплачиваешь за багаж — и пожалуйста, ты в пути.

А проклятые останутся на земле, терзаемые вечными сомнениями.

Самолет, взмывающий в облака, может в любую минуту отправиться в божественный небесный приют. Людям тяжело разлучаться с родными.

Помню одного индуса с вещами в полиэтиленовых пакетах, который прошел в эту дверь. Его дети рыдали, как невменяемые, а остальные родственники вытягивали шеи, чтобы бросить на него последний взгляд через маленькие окошки. Такое случается часто, и однажды так много людей захотело в последний раз посмотреть на своих близких, что пришлось вмешаться работнику аэропорта.

Вы, должно быть, удивляетесь, почему я не убил себя, ведь жить с безумием или видеть, как оно разрывает сердце того, кого любишь, невыносимо. Я думал об этом. Если решиться, то надо выбрать время, когда начинается амнезия, до трясучки. Пойти в грузовой терминал, залезть на цистерну для нефти и броситься вниз. Я бы не отказался от приличных похорон — с заупокойной службой, поэтому постарался бы наскрести немного денег и найти кого-то, кто воздаст мне последние почести. Откуда им знать, что я утратил веру?

В молодости, в Дублине, меня сводила с ума песня Франца Шуберта «Пастух на скале»; возможно, вы ее слышали. Я ложился на кровать поверх покрывала, в полусне ставил пластинку и смотрел, как комнату покидают последние лучи солнца. В песне говорится о пастухе, который живет в горах. Совсем один, не считая овец. Он вспоминает свою любимую, что ждет его в долине (я всегда представлял себе далекие мерцающие огоньки деревни), и ему становится невыносимо грустно. Когда кажется, что он этого уже не вынесет, в песне что-то происходит: весь мир словно наполняется надеждой и красотой, и пастуха охватывает необъяснимая радость. Я много раз планировал свести счеты с жизнью, — однако, бесцельно гуляя по пустому терминалу или читая забытый в уборной журнал, испытываю странное чувство, ощущение счастья, и вспоминаю жену и сына.

Что стоит проклятым призракам отвести меня в воскресный парк, чтобы я мог поиграть в мяч со своим мальчиком, как в старые времена, или вернуть в теплую кухню, где жена усаживала меня на стул с полотенцем на плечах, собираясь остричь мои волосы!

Интересно, если рай все-таки существует, встречу ли я их там и останется ли мое безумие на земле, как одежда, которую снимаешь, когда идешь купаться?

Однажды в аэропорту рядом со мной расположилась семья. Никогда их не забуду. Они летели из Миннесоты в Лондон. Раньше из страны выезжал только глава семьи. Их было трое: отец, мать и сын — парень лет тридцати; шея у него была зафиксирована специальным устройством с мягким подголовником. На лице бедняги застыла болезненная гримаса, а когтеобразные руки он прижимал к груди. Я не увидел в его глазах ни страха, ни злобы. Они походили на мягкие зеленые холмы, к которым он был прикован десятилетиями.

Мы с ним смотрели глаза в глаза, и когда костлявые руки судорожно задергались, его мать обратилась ко мне:

— Он хочет поговорить с вами, пытается что-то вам сказать.

Как тот пастух на скале, отметил я про себя.

Я все думаю: когда он попадет в рай, расслабятся ли его тонкие пальцы, потянутся ли к мягким локонам матери? Будет ли он гулять по облакам со своим отцом, набив карманы словами? Иногда он снится мне обнаженным и прекрасным под землей, в темной скользкой пещере, стремящийся пробиться к свету.