Тайники души

Мама сделала еще пару глотков лекарства, опустошая стакан. Затем села, затушила сигарету, и я прижалась к ней. Мама обняла меня очень крепко, крепче, чем когда-либо, и держала так сильно, словно, если выпустит, обязательно произойдет несчастье.

– Ты знаешь, что я люблю тебя, Сахарок, – прошептала она. – Ты знаешь, что я хочу быть хорошей мамой, но… ты же знаешь, я не совсем… здорова?

– Да, мама.

На самом деле она иногда была настолько слабой и так сильно шаталась, что даже не могла дойти до магазина на углу за едой и лекарством. На прошлой неделе мама упала, поднимаясь по ступенькам, и домовладелица долго кричала на нее.

Она сказала, что давно бы вышвырнула маму в ночлежку, где ей самое место, если бы не я. Я очень старалась помочь маме подняться, но сама не справилась. Наконец один из постояльцев помог ей встать на ноги и добраться до комнаты.

Мне не нравился этот мужчина. Он был волосатый и разговаривал с мамой на странном языке, и от него всегда воняло рыбой. Но он помог ей дойти до кровати, и мама потом долго-долго спала.

Да, я знала, что мама очень больна. Лекарство помогало ей – ненадолго она становилась сильнее. Мама смеялась и даже иногда пела, но когда бутылка с янтарной жидкостью опустошалась, мама становилась сонной, слабой и еле ворочала языком.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя, правда, Сахарок? – опять прошептала она. – Если бы я тебя так сильно не любила, то не повела бы сегодня в цирк, правда?

Мы оделись в воскресные наряды. Мама надела мне на голову тиару и крепко приколола ее шпильками к моим золотистым кудряшкам, чтобы она не упала. Я чувствовала себя принцессой. Чтобы придать себе сил, мама выпила еще лекарства, а остаток перелила в серебряную фляжку, которую носила в сумочке.

Взявшись за руки, мы дошли до угла, на остановку трамвая, а затем долго-долго на нем ехали. Когда мы наконец сошли с трамвая, то прошли еще немного, и я увидела огромный полосатый шатер, услышала трель каллиопы[31] и взволнованный гул голосов.

Последующие несколько часов были самыми чудесными из тех, что я проводила с мамой. Я редко видела ее столь счастливой и полной жизни, смеющейся и указывающей на незнакомые вывески и объявления о предстоящих шоу. Когда мама заметила, что меня восхитила сладкая вата, то дала мне монетку, чтобы я ее купила. Вата была очень сладкой и липкой, но когда я хотела ощутить ее вкус во рту – он исчез! Я заплакала, решив, что сделала что-то не так.

– Куда она делась, мама?

– Ой, Сахарок, прости. Мне нужно было тебя предупредить. Вата тает во рту.

Она присела возле меня и вытерла слезы платком. Ее улыбка погасла, и на мгновение лицо приняло страшное, отстраненное выражение.

– Когда ты подрастешь, то узнаешь, что любовь похожа на сладкую вату. Рот наполняется слюной, предвкушая угощение, но когда ты откусываешь кусочек или удовлетворяешь жажду любви, то обнаруживаешь, что ничего нет! Только сладкий дразнящий вкус, и то если повезет.

Я помню, как в тот день восхищалась цирком, но, честно говоря, его магия больше меня не завораживает. С годами я разглядела правду за фальшивыми фасадами; нарисованные, искусственные улыбки клоунов; фокусы, в которых нет ничего волшебного, если тебе известно, как это делается. Все в цирке кажется фальшивым, наигранным. Даже тигр-людоед, которого я сначала так боялась, оказался таким же безобидным, как Королева Эстер и Арабелла.

В тот день, впервые посетив цирк, я просто не знала, куда смотреть: вокруг происходило столько интересного!

Я боялась что-то пропустить и все время спрашивала маму:

– На что ты смотришь? В какую сторону?

Я помню громкую музыку, волнение и красивый смех мамы. Помню, как она вскрикнула, когда нам показалось, будто один из воздушных гимнастов может упасть, и мы закрыли глаза руками и сквозь пальцы подглядывали, желая узнать, упал он или нет.

Но больше всего в моей памяти отпечаталось то, как мама смотрела на меня своими серыми грустными глазами, касалась моих волос или щеки ледяными ладонями, будто предчувствуя приближающуюся беду, и все приговаривала:

– Ты же знаешь, как я люблю тебя, правда, Сахарок?

Когда представление закончилось, мы сидели на скамьях, слушая оркестр, пока шатер не опустел. Мамина бутылка с лекарством тоже опустела. Я видела, как она открыла фляжку, поднесла ее ко рту и сильно запрокинула голову, чтобы в рот попало все до последней капли.

Затем мама достала пудру и помаду, накрасила губы толстым слоем и прижала к ним квадратик туалетной бумаги:

– Вот тебе поцелуй на память, Сахарок.

Я сложила хрупкий квадратик и положила его в карман. Я долго хранила отпечаток маминых губ, пока бумага не рассыпалась у меня в руках.

Как только музыка затихла, в шатер начали стекаться разнорабочие. Они демонтировали открытую трибуну и цирковую арену и громко шумели.

Мама встала и взяла меня за руку.

– Элиза Роуз Жерар, пришло время тебе познакомиться с отцом!