Тайное дитя

– Я чувствовала, доктор не питает особых надежд на выздоровление, – призналась Элинор. – Говорит, это один из самых тяжелых случаев, с какими он сталкивался.

– Боже мой, нет! Медицина наверняка может что-то сделать.

Так Роуз говорила всякий раз, когда заходил разговор о Мейбл. Элинор покачала головой, ощутив знакомую боль в животе. Она не знала, как долго еще способна выдерживать эти терзания, и в тысячный раз задавалась вопросом, насколько все это может повредить Личинке. Дальше сестры сидели молча, потеряв всякий аппетит.

– Элли, я беспокоюсь за тебя, – призналась Роуз, пристально разглядывая сестру. – Ты выглядишь такой усталой и… печальной.

– Это пройдет, – невесело рассмеялась Элинор.

– Тебе нужно с кем-нибудь поговорить об этом.

– Вот я и говорю с тобой.

– Конечно. Но не только со мной. Как насчет Софи? Жаль, что не позволяешь мне рассказать ей. Она бы в лепешку разбилась, чтобы тебе помочь.

– Нет! – отчаянно замотала головой Элинор. – Тебе известно, как к этому отнесется Эдвард, если узнает, что мы кому-то рассказали!

– Но прислуга знает.

– Нам пришлось сказать прислуге, чтобы держали язык за зубами. Они искренне огорчены случившимся и знают, что тайна Мейбл не должна выйти за стены Брук-Энда. Кроме них и нас, только Лейтоны знают. Лиззи и так догадывалась. Эта женщина поистине обладает шестым чувством. Она заглянула в один из крайне тяжелых дней, и мне не оставалось иного, как рассказать ей. Как-никак, они наши ближайшие соседи и все равно рано или поздно докопались бы. Но им целиком можно доверять… Роуз, пожалуйста, давай сменим тему. Меня уже тошнит от беспокойства. Лучше расскажи, чем ты занималась в Лондоне.

Лицо Роуз немного просветлело. Она стала рассказывать сестре о том, как наткнулась в Лондоне на художественную галерею, и ненароком проговорилась, что об этой галерее узнала из письма Марселя.

– Но Эдвард запретил ему общаться с тобой! – воскликнула потрясенная Элинор.

Губы Роуз дрогнули.

– Неужели ты всерьез считаешь, что Марсель меня бросит, поскольку так велит ему Эдвард?

– Ты хочешь сказать, что продолжаешь поддерживать с ним отношения?

– Да, Элли. Прости, но мы продолжаем переписываться.

– И что теперь? – Элинор поперхнулась своим вопросом.

Как ко всему этому отнесется Эдвард, когда вернется из Нью-Йорка? Эдвард и так считал затею Роуз с курсами безумием и удивлялся, что Элинор согласилась. Роуз получила возможность возобновить переписку. Элинор удивляется себе. У нее что, нет других поводов для беспокойства? Ребенок вот-вот родится, плюс неотступная тень болезни Мейбл.

– И что же теперь будет с твоими планами найти работу?

– Элли, да успокойся ты. Я же с ним не помолвлена. У нас и разговора такого не было. Если тебя волнуют мои планы, сообщаю: я по-прежнему намерена стать журналисткой. Я не могу сидеть и смотреть, как моя жизнь утекает сквозь пальцы.

Сестры умолкли, пристально глядя друг на друга. Элинор, конечно же, поняла язвительность последней фразы.

– Хочешь сказать, что моя жизнь утекает сквозь пальцы? – бросила она Роуз.

– Нет! – Роуз сдернула с шеи салфетку и швырнула на пол. – Элинор, ты тут вообще ни при чем! – Выпалив это, она пулей вылетела из столовой.

Утром в голове Элинор по-прежнему крутится ссора с Роуз. Ей вдруг захотелось выйти за пределы дома, и она отправилась на раннюю прогулку. Сейчас, поплотнее застегнув пальто, она начинает сомневаться в разумности своего решения. Она стоит на вершине мелового утеса, далеко от дома, и обжигающе холодный ветер прибивает к ногам полы пальто. Она поворачивает к дому. Снежные иглы больно колют лицо. Она тяжело ступает навстречу ветру.

Элинор не покидает ужасное чувство: едва вернется Эдвард, Роуз мигом отправится в Лондон и найдет работу в первой сомнительной газетенке, которая попадется ей на Флит-стрит. Сама идея сделаться журналисткой слишком грязна и отвратительна. Она липким комом застревает у Элинор в горле. Эта работа имеет такой же неприятный привкус, как работа полицейского, тюремного надзирателя или машиниста поезда. Элинор представляет Роуз бродящей по лондонским закоулкам с блокнотом и ручкой наготове и заводящей знакомство с проститутками, алкоголиками и мелкими воришками. А тем временем этот француз Марсель вползает в ее постель и подбирается к банковскому счету Эдварда.

Элинор вздрагивает. Как же ей не хватает материнского совета! Она ловит себя на том, что в эти дни все чаще думает о матери. Ей мучительно хочется, чтобы мать оказалась рядом. Следом поднимается знакомая волна гнева на мерзавца, столь жестоко отнявшего у матери жизнь. Этот гнев особенно силен сейчас, когда потребность в материнском присутствии остра, как никогда. Элинор искренне надеется, что убийца матери страдает каждый день своей никчемной жизни в отвратительной тюрьме, куда его затолкали после суда.