Тайное дитя

Осень 1914 года. Отец стоит перед ними в новой форме, готовый отправиться на фронт. Он ерошит волосы Элинор и обещает к Рождеству вернуться домой. Он весело машет рукой и уходит. Тот счастливый, добрый человек уже не вернется, а вернувшийся будет изможденным, сморщенным и опустошенным. В его глазах застыл испуг, ибо он повидал невыразимые ужасы. Это совсем не тот отец, который подтрунивал над ними, щекотал, который в раннем детстве казался им великаном и был полон кипучей энергии. А теперь она видит братьев, готовых исполнить свой долг перед страной и королем. Они поочередно обнимают плачущую маму. Последний раз на памяти Элинор, когда их семья была по-настоящему счастливой. Сначала одна телеграмма, затем другая, и в обеих – беспощадные черные буквы слов: «Погиб в бою». Каждый раз их вручали маме. Вскоре отца, чьи легкие были обожжены горчичным газом, стали одолевать приступы кашля. Он месяцами лежал на диване, цепляясь за жизнь. К тому времени они отказались от слуг. Мама, Элинор и даже маленькая Роуз ухаживали за отцом и занимались домашними делами, экономя деньги и оберегая отцовское достоинство. Смерть забирала его медленно: день за днем, клетку за клеткой, пока не стало и его.

Естественно, они были вынуждены переехать. Скромная военная пенсия не позволяла маме сохранить дом в Ричмонде и оплачивать слуг для его содержания. Мама продала их прежнее жилье и вместе с Элинор и Роуз перебралась в скромную квартиру в не самой лучшей части Белл-стрит. По маминым словам, они жили в Мэрилебоне, хотя на самом деле это был Паддингтон. Мама устроилась в фешенебельный магазин на Риджент-стрит, проводила на работе едва ли не весь день, чтобы ее девочки могли учиться в хорошей школе, красиво одеваться и иметь разные приятные штучки, делающие их жизнь радостнее. Элинор, как только позволил возраст, поступила на вечерние курсы стенографии и машинописи. Она была сообразительной, быстро обучалась и привлекла внимание преподавателя. У того были знакомые, а у них – свои знакомые, и потому, едва закончив курсы, она поступила на работу в Военное министерство.

И вдруг запретное окно в ее разуме открылось, и она вернулась в тот ужасный день, когда к ним явились полицейские и сообщили об убийстве матери. В груди Элинор вспыхивает гнев, заставляя ее шумно и яростно дышать. Вспоминаются слова Роуз, произнесенные минувшим вечером: «Элинор, ты должна научиться прощать. Если не научишься, гнев и далше будет есть тебя изнутри. У человека, убившего нашу маму, была отвратительная, тяжелая жизнь. Я смотрела его дело. Особым умом не отличался, зато был склонен к вспышкам насилия. Он даже не понял последствий содеянного. С ним чудовищно обращались в работном доме. В момент убийства он не сознавал, чтó творит. Элли, он был болен, как и Мейбл. Если ты собираешься полноценно жить дальше, ты должна его простить…»

Стук в дверь возвращает Элинор в действительность. Она залпом допивает воду и приглаживает волосы, стремясь выглядеть пристойно.

– Войдите, – хрипло произносит она, мечтая, чтобы мозги перестали ударяться о черепную коробку.

В щель просовывается голова Элис.

– Доброе утро, миссис Хэмилтон. Решила вас проведать, все ли у вас в порядке. Сейчас без малого одиннадцать часов. Я подумала, может, вы захотите позавтракать. Мисс Кармайкл пошла прогуляться, и хотя она велела вас не тревожить…

– Боже, Элис, неужели одиннадцать! – (Мозг пронзает новая мысль.) – Малыш! Я же должна была покормить Джимми! – Ее груди переполнены молоком, а она только сейчас это почувствовала. – Как же я могла так долго проспать?

– Не волнуйтесь. Утром мисс Хардинг дала малышу рожок со сгущенным молоком. Подумала, что вам надо выспаться после… – Элис смущенно краснеет и торопится к окну, чтобы отдернуть шторы.

– Вы все правильно сделали, – говорит Элинор, снова закрывая глаза от яркого света и массируя указательными пальцами виски. – Я вела себя как последняя дура. Пусть эта головная боль послужит мне уроком, чтобы я больше не повторила такой ошибки. И потом, наверное, уже пора приучать малыша Джимми к рожку. Ему же скоро три месяца.

– Да, миссис Хэмилтон, – говорит Элис и, прежде чем уйти, приоткрывает окно. – Уверена, после яичницы с беконом вы почувствуете себя лучше.

В кухне миссис Беллами цокает языком, кривит губы и недвусмысленно показывает свое отношение к наглой просьбе приготовить еще один завтрак, когда ланч не за горами.

– Поймите, миссис Белами. Исключительные обстоятельства, – мямлит Элинор, пятясь к двери и удивляясь, почему она извиняется перед женщиной, которая находится у нее в услужении.

Она торопится покинуть кухню и вздрагивает, слыша, как повариха отчитывает бедную Элис за мелкую провинность.

В столовой миссис Фолкс начищает столовое серебро – самое лучшее, какое есть в доме.

– Доброе утро, миссис Хэмилтон.

– Доброе утро, миссис Фолкс. Я безбожно проспала почти все утро. Вчера засиделись с Роуз допоздна.

– Наверное, вам было о чем поговорить. Она ж теперь всю неделю работает в городе. Вы, поди, проголодались. Хотите, попрошу миссис Беллами…