- А если она мне нравится? Это мое право - носить любую фамилию, даже самую ненавистную, как твоя. Кроме того, она повышает мой авторитет. Все-таки у вас такая семья…
- Но ведь мы ни в чем не совпадаем. И мы, и ваш кружок с нашим обществом – ни в чем!
- Нет, есть одно совпадение, но о нем все узнают немного позже, - сказала жена, и почувствовал, что она никогда не откажется от моей фамилии.
Часть четвертая
ЦАРСТВО
Через неделю после пожара наш почтальон, прислонив к моему крыльцу забрызганный грязью велосипед, вручил мне конверт, в каких обычно рассылают официальные уведомления и депеши. Вручил с тем торжествующе-безучастным, вороватым до невинности лицом, которое неопровержимо свидетельствовало, что он не оставил неудовлетворенным свое любопытство. Иными словами, аккуратно вскрыл, прочел и снова заклеил, каналья. Да еще палец послюнявил, чтобы разжижить засохший клей. Послюнявил и о ствол березы вытер (на кончике пальца остались следы от бересты).
«Заказное. Вот здесь». – Тем же выбеленным берестой пальцем он указал мне графу с жирной галочкой, где я должен был поставить подпись. И казалось, что на кончике моего пера сосредоточилась вся его мстительная радость от сознания того, что я подписываю себе приговор.
В конверте была повестка…
Мне предписывалось явиться для дачи свидетельских показаний по делу о краже полосатого тюфяка, - казалось бы, всего-то, пустяк, сущая мелочь, но я понимал… Понимал, что это лишь повод, спрятанная в траве петелька, внутри которой насыпали зерен, чтобы затянуть ее, как только туда попадет птичья лапка. Допрашивать меня будут совсем о другом, но я так просто не дамся, я найду, что ответить, и им не удастся припереть меня к стенке.
И тут я сел за стол и на бумаге, приготовленной для составления отчета о последнем заседании нашего общества (до сих пор девственно чистой), написал речь. Речь, адресованную следователям, вызвавшим меня на допрос. Хотя, признаться, отдаваясь во власть вдохновения, я часто смотрел поверх их голов и уносился к тем воображаемым слушателям, коих мысленно выбирал в единомышленники и наделял сочувствием моим рассуждениям. Причем, как оратор я не только старался блеснуть красноречием, но и задавал моим слушателям замысловатые загадки.
Я не знал, кто, собственно, меня будет допрашивать, в каких он рангах, званиях и должностях, поэтому обращение опустил. Вот с чего я начал:
«Почему красное называют красным, желтое желтым, а белое – непременно грязновато-серым, если не черным? Почему?
Недавно друзья рассказали мне о пересудах на площади, почте и рынке и о том, какие нелепости о нас пишут в газетах (да я и сам был всему этому свидетель). Хотя следственные органы, конечно же, менее всего заботит мой сон
Да, о тайне, угрожающей спокойствию, здравомыслию и трезвому рассудку людей, в нее не посвященных, – стоит ей замаячить на горизонте, и досужее воображение распаляется так, что укротить его становится невозможным. Совершенно невозможным, уверяю вас: это так же бесплодно, как тушить носовым платком дымящуюся между бревен сгоревшего дома паклю. Вот и сейчас как ни маши платком, а пакля чадит, оставляя в воздухе едкий, прогорклый запах и заволакивая дымом несчастных погорельцев.
Иными словами, кто-то шепнул, кто-то подхватил, и воображение досужих умов, падких на дешевые сенсации, не устает плодить самые бредовые и чудовищные химеры.