ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

Я жадно слушал, стараясь не пропустить ни единого слова и с досадливым нетерпением приставляя ладонь к уху (а на ухо я, признаться, немного туговат), если мне мешали скрип кресел, шуршание конфетных оберток, покашливание и приглушенный шепот зрителей. Подчас мне казалось (возможно, по мнительности), что некоторые фразы ассистент намеренно произносит не слишком внятно, не слишком разборчиво, уклончивой скороговоркой, явно желая, чтобы их смысл оставался не до конца понятен для большинства сидевших в зале, словно и предназначался-то он не для большинства, а для некоторых, им угаданных среди зрителей.

Иными словами, избранных.

Тогда я торопливо надевал наушники, висевшие на спинке моего кресла (статус директорской ложи подразумевал оснащенность всех кресел наушниками), и снова вслушивался, вникал, словно тоже был угадан и избран.

Так мне с трудом, ценой мучительных усилий (в наушниках шумело и потрескивало), но все-таки удалось разобрать нарочито невнятное бормотание ассистента о папе Александре III и его лейб-медике Филиппе. Речь, конечно же, шла о послании, врученном папой Филиппу, чтобы тот в свою очередь доставил его пресвитеру Иоанну. Ассистент не назвал дату этого знаменательного события, но я установил по средневековым хроникам, хранящимся в нашей городской библиотеке, что оно относится к сентябрю 1177 года. Если уж быть совсем точным, то послание вручено 27 сентября.

Наверное, при этом папа произнес несколько напутственных слов, с ораторским пафосом развивая мысль о том, как отрадно, что на Востоке, среди закоренелых, упорствующих в своих заблуждениях язычников, горит яркий факел Христовой веры. Веры пусть даже и несторианского, осужденного вселенским собором толка, но все-таки, все-таки… тут папа жестом изобразил уступчивость, которая всегда окупается, поскольку в конце концов приносит  свои плоды. Приносит, словно таланты, пущенные в оборот, а не зарытые в землю. И как важно поэтому установить с пресвитером Иоанном прочные дипломатические отношения или хотя бы наладить постоянную переписку, чтобы принять его под простертую длань священного Рима и осенить благословением первого епископа кафолической церкви.

Так он говорил, испытывая явное удовольствие от собственного красноречия, несколько даже упиваясь им и от этого розовея лицом, заливаясь краской удовлетворенного тщеславия, простительного в том случае, если и оно обращено во славу Божью. Ведь и непристойности бывают невинны, целомудренны и пристойны, а искушения - полезны для спасения души.

 А в каминном зале (воображение почему-то подсказывает именно эту деталь), где происходила беседа, царил багряный полусвет от солнца, проникавшего сквозь кроны облетающих деревьев, и угадывался запах, который оставляют сухие, умело сложенные и хорошо прогоревшие поленья. Рука же папы Александра (именно рука, а не простертая длань), упиравшаяся в стол, при этом незаметно, легкими щелчками пальцев подталкивала к лейб-медику увесистый, красного бархата кошелек с золотыми монетами. И лишь только кошелек оказался наконец в пределах досягаемости, Филипп, не меняя почтительной позы и сохраняя участливо-внимательное выражение лица, с которым он слушал папу, проворно схватил его, слегка подкинул, пробуя на вес, и спрятал за пазуху.

«На издержки в дороге», - сказал при этом папа, не желая больше останавливаться на этом низменном, но насущно-необходимом предмете.

То, что папа избрал для выполнения столь ответственной миссии Филиппа и тот согласился отправиться по существу в неведомое, в никуда, свидетельствует о нем как о человеке незаурядном, бывалом, опытном и бесстрашном. Иными словами, истинном сыне своей эпохи, - эпохи крестовых походов и рыцарских поединков. Была в нем и страсть к приключениям, и жажда славы, богатства, несметных сокровищ, которыми будто бы обладал Иоанн, ведь слухи о царстве вот уже более тридцати лет будоражили умы.

Но достиг ли он царства?

Наш почтенный лектор избежал прямого ответа на этот вопрос и вообще не стал заострять на нем внимание публики, отделавшись самыми неопределенными и туманными рассуждениями. Поэтому слушатели могли принять Филиппа за кого угодно – даже за самозванца, шарлатана, мошенника и авантюриста (а таких немало было в те века), исчезнувшего с посланием папы и полученным от него кошельком неизвестно где.

Но я слышал от отца, что, по его изысканиям, Филипп достиг царства и передал послание папы адресату. Что именно склонило отца к такому выводу, для меня остается загадкой. Я пересмотрел все книги, которые он брал в библиотеке (на вкладышах сохранился номер его читательского билета), надеясь, что они подскажут мне разгадку, но, увы, не подсказали. Между тем отец был настолько уверен в своей правоте, что даже восстановил маршрут, по которому следовал Филипп, - с точным обозначением горных перевалов, рек, водопадов, нехоженых троп и т.д.