- Ну, погоду, погоду, разумеется.
- Да, как в Ялте, но только летом, а не осенью.
- С солнышком на голубом небе, - добавил сидевший поблизости Оле Андерсон, словно теперь он был заодно с хорошопогодниками.
- Что ж, извольте.
Братец снова взмахнул своим магическим жезлом, и тут под куполом цирка обозначилось зыбкое, мерцающее сияние, словно предшествующее зарождению шаровой молнии. Затем это сияние сгустилось, обведенное слепящим обручем, похожим на тот, через который прыгают дрессированные звери, и приняло форму добела раскаленного солнца, каким оно бывает при иссушающем летнем зное.
- Уф! – пронеслось по рядам, и дамы снова стали обмахиваться платочками.
- Ну что, вы довольны? – обратился братец к хорошопогодникам, в том числе и Оле Андерсону.
- Вполне. Благодарствуем.
– Не припекает?
- Нет, нет, все замечательно. - Они пытались улыбаться, но улыбка получалась слегка опасливой, боязливой и надолго не удерживалась на лице.
- Может, еще поддать жарку, а?
- Да уж, наверное, не надо.
- Поддать, как в баньке? – не унимался братец.
- Полагаю, что и так достаточно, - сказал за всех громкоголосый, чей покатый лоб покрылся испариной.
- А то я могу. – Братец похлопывал жезлом по ладони так, словно ему было достаточно лишь знака, чтобы вновь прибегнуть к его магической силе.
- О нет, умоляю, сделайте, как было, а то мы все тут умрем от невыносимой жары, - воскликнула пышная дама с веером, сидевшая в седьмом ряду, а ее соседка скороговоркой, слегка шепелявя, добавила:
- Вспомните позапрошлое лето, когда горели торфяники, бушевали лесные пожары и все задыхались от дыма. Вам мало? Вы этого хотите?
- Позапрошлое лето и правда было ужасным, - поддержали ее остальные зрители из седьмого ряда, столь же склонные к воспоминаниям не самого приятного свойства.
Братец переглянулся со своим ассистентом и получив его молчаливое одобрение, словно тронул палочкой невидимую струну, по которой пробежала магическая искорка, и сиявшее под куполом цирка солнце тотчас скрылось, затянутое серыми дождевыми облаками.
Глава сорок первая.
Но облака вдруг начали светлеть, словно тронутые рассветом. По краям они оставались такими же мутно-серыми, цвета напитанного влагой сахара, зато в середине высветлились до снежной белизны. Облака истончились, стали почти прозрачными, пронизанные спрятавшимся за ними солнцем, засверкали матовым жемчугом, горными кристаллами, кусками сколотого и насыпанного горкой льда. Постепенно эта белизна подступала и к краям облаков: серый от влаги сахар таял, обламывался, крошился и осыпался. Белизна становилась чистейшей, необыкновенной, ангельской - такой, что глаз не выдерживал и хотелось от изнеможения зажмуриться, обхватить руками голову, отвернуться, лишь бы не видеть то, что в самый последний момент все равно захочется любой ценой снова увидеть.
- Ах! – вырвался у зрителей восторженный возглас, и ряды кресел словно подались назад, уступая место хлынувшим потокам света.
И тут самое большое облако стало зыбиться, вытягиваться, расплываться, менять очертания, пока не уподобилось фигуре величественного старца с воздетыми к небу руками, волнистой бородой и вьющимися волосами.
- Кто это? Кто это? – стали спрашивать все, приподнимаясь с мест от боязни упустить, не успеть как следует рассмотреть чудесное видение.
- Пророк Заратуштра, вдохновенный слагатель гимнов, составивших ядро священной «Авесты». Ему открылся в видении сам Ахура-Мазда, бог древних иранцев, - сказал ассистент, прикладывая руку к груди в благочестивом поклоне. – Это случилось, когда он зашел по пояс в реку, чтобы набрать воды для приготовления священного напитка. Видение ослепило его, и он чуть не лишился зрения. Ахура-Мазда долго с ним беседовал и открыл ему многие тайны мира, ада и рая, после чего отправил на проповедь среди его соплеменников. Умер он от удара кинжалом в спину, когда, стоя на коленях, шептал слова молитвы.
- Заратуштра… Заратуштра… Зара… - разнеслись по рядам отзвуки произнесенного имени.
Затем очертания облака вновь изменилось, и оно стало похожим на китайца в расшитом золотом парадном халате, украшенном нефритовыми подвесками, туфлях с загнутыми носами и чиновничьей шапке, приколотой шпильками к волосам.