ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

Особенно преуспел в рассадничестве подобных слухов кружок наших соперников и завистников, возглавляемый одной особой, о которой я уже вскользь упоминал и чье имя сейчас называть не хочу, поскольку это увело бы нас слишком далеко. Умолчу также и о характере этого кружка, вернее выражу суть этого характера словом, которое я только что употребил и употребил отнюдь не случайно. Кружок! Именно жалкий, дилетантский, любительский кружок, собирающийся лишь для того, чтобы посплетничать, позлословить и перемыть косточки тем, кому они тщетно пытаются подражать и сами же злятся, сознавая свое бессилие их в чем-либо догнать и превзойти.

Один только штрих, любезный читатель, один любопытный штришок. На своих собраниях эти люди имеют дерзновение рассуждать о… хорошей погоде. Какая банальность! Какая пошлость! Какая расфуфыренная и нарумяненная целлулоидная кукла, выставленная в витрине магазина!

И вот они-то, хорошопогодники, - главный рассадник слухов. Причем, я не был бы к ним так непримиримо настроен, если бы они проявляли хоть какую-то осведомленность в том, о чем берутся рассуждать. Но ведь они невежи, полные невежи! Взять хотя бы их последнее откровение. Они утверждают, что нам известно, где скрывается Ковчег, и через бульварные газетенки призывают общество потребовать от нас открыть эту тайну. При этом они даже не уточняют, какой именно Ковчег имеется в виду, и задай мы им этот вопрос, на их лицах отобразилось бы откровенное недоумение. Их память явно не выдерживает такого груза знаний, как наличие по крайней мере двух Ковчегов, - Ноева Ковчега и Ковчега Завета. Нет, в их сознании смутно брезжит, что был какой-то Ковчег и исчез. И они пытаются уличить нас в утаивании этой истины. Жалкие невежды!

Но ведь к ним прислушиваются, и раздаются возмущенные голоса, призывы, угрозы. Если бы не наша стоическая выдержка и способность с невозмутимым спокойствием встречать подобные выпады, мы оказались бы втянутыми в какое-нибудь публичное разбирательство или тяжбу. Ах, как они этого ждут, алчут, жаждут, - жаждут, чтобы мы не выдержали, сорвались, оскоромились и ответили им таким же запальчивым выпадом! Но – не дождетесь. Никаких публичных объяснений мы давать не собираемся, оправдываться, исповедоваться, метать перед вами бисер не будем. И лишь в бумагах общества, хранимых в нашем архиве (надеюсь, он вскоре будет возвращен из тайника на свое обычное место), сочувствующие нам люди могут найти изложение наших мнений, оценок и позиций.

Так мы убеждали себя, по очереди докладывая об услышанном на улице Председателю, но он не спешил разделить нашу уверенность. Более того, слегка задумавшись, он посоветовал нам наведаться ночью на кладбище и проверить сохранность тех самых бумаг, о которых я с оптимистичной бравадой упомянул.

- Вы предполагаете, что их могут похитить? – спросил я с замешательством человека, у которого появился неожиданный повод для тревожных и навязчивых опасений.

- Все возможно. В том числе и то, о чем мы даже не предполагаем. – Председатель ответил мне моим же словом, выделяя его голосом и показывая, как легко придать ему совершенно противоположное значение. - Раз Ундина Ивановна Заречная видела вас на кладбище с баулами, значит, и другие могли увидеть. Поэтому я и отказался от мысли что-либо прятать в тайнике Софьи Герардовны. Во всяком случае, это была одна из причин. К тому же сторож… - Он предпочел услышать продолжение этой фразы от меня.

- Сторожу мы дали на чай, - проговорил я с поспешностью, которая выдавала мою неуверенность в убедительности этого довода.

Председатель едва заметно улыбнулся и, как бы продолжая мою невысказанную, но отлично понятую им мысль, внушительно произнес:

- Другие дадут больше. К тому же сторожа можно заставить, и он все расскажет.

- Как же нам быть?

- Проверить сохранность бумаг, как я сказал. И при этом надеяться на помощь пресвитера Иоанна и нашего Гостя, - ответил Председатель, и дальнейшие события лишь подтвердили его правоту.

/Глава тридцать девятая. Столпотворение у кассы. Я из директорской ложи разглядываю в бинокль публику, собравшуюся на выступление братца Жана

Билеты на выступление моего брата были распроданы кассиром дядей Мишей всего за час с небольшим. И достались они прежде всего тем, кто занял очередь еще накануне вечером и умудрился не опоздать ни на одну из перекличек, проводившихся каждые два часа моложавым и румяным стариком с бакенбардами, как у швейцара. Дыша морозным паром, он, залитый серебристым светом ночной луны, зычно выкрикивал имена, словно на плацу, и названный делал два шага вперед, едва удерживаясь, чтобы не козырнуть: «Я!» - отсутствующих же безжалостно вычеркивали из списка. И как они потом слезно ни упрашивали, ни умоляли, ни юлили, ни заискивали перед моложавым стариком, в список их снова уже не включали.