ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

- Третья весьма деликатная. Вот в романе вы пишете, что спасли от огня маленькую Эмми: «Я поднял ее на руки, прижал к груди» и так далее. Вот и возникает вопрос: если подняли на руки, то к каким частям тела вы прикасались?

- Я не прикасался, а нес ее сквозь бушующее пламя. Я спасал.

- Хорошо, хорошо. И все же ваши руки должны были прикасаться к определенным частям тела. К каким?

- Ну, к рукам, спине…

- А еще?

- К ногам.

- Ноги при этом заголились?

- Ну, наверное. Не помню. Я об этом не думал.

- Допустим, что не думали. А еще?

- Да хватит уже! Сколько можно!

- Так вы назовите. Не стыдитесь. Следствием будут учтены все обстоятельства.

- Что назвать-то?

- Да часть эту самую. А мы вас простим и все забудем. Считайте, что уже простили.

- Ну, вот что. Заявляю официально. Я не намерен терпеть ваши оскорбления. Ваши скользкие намеки.

- Так вы сами создаете почву. Сказали бы прямо. Или еще лучше написали в своем романе. А то про поцелуй-то глава у вас есть, а про все остальное…гм…

- Про что остальное?

- Ну, всякое там…

- Повторяю, я спасал из огня ребенка.

- А можно еще раз повторить?

- Пожалуйста. Я спасал из огня…

- А можно еще? – спросил следователь, словно его необыкновенно занимало то, сколько раз я способен повторить одно и то же.

Глава сорок восьмая. Допрос продолжается. Меня обвиняют в том, что я вслед за Леонардо пытаюсь проникнуть в тайну двух младенцев

- … Против религии, против морали, против всего святого и чистого. Заманиваете в свои сети наивных гимназистов, заставляете их, вместо того чтобы учиться, праздно шататься по городу, мерзнуть и мокнуть под проливным дождем. А потом простуда, доктора, горчичники, пилюли Было такое? Было! - Следователь развел руками, вынужденный признать во мне несчастного, который при всем желании не может отрицать того, что он без всякой охоты мне приписывает. – А вот, скажем, у кого-то жена умерла и дом сгорел – ему бы к Богу воззвать, душу излить, смириться и покаяться, а у вас вместо Бога что? Фук, изморось… Впрочем, это еще не самое страшное ваше кощунство. Думаете, мы не знаем, чем вы занимаетесь на ваших сборищах!

- Мы собирались лишь для того, чтобы…

- Не надо, не надо… Про плохую погоду, - он задержал на мне взгляд, на этот раз показывающий, что просто так подобные слова не употребляют, - расскажите кому-нибудь другому. Мы не настолько наивны, чтобы слушать эти сказки. И эти ваши красивые рассуждения о секретах… Красивые, очень красивые, и все-таки позвольте мне вам не поверить и со всей решительностью заявить, что не секрет, а тайна заставляет вас собираться вместе. Требуете доказательств? Извольте. - Он откинулся на стуле, разглядывая меня с откровенным удовольствием как наивного простака, еще не подозревающего о том, что он услышит. – Вот, скажем, вы, книгочей, библиотечный сиделец, завсегдатай книжных лавок. Казалось бы, что может быть безобиднее вашего увлечения Ренессансом, картинами Леонардо, подробностями его биографии. Но ведь на самом-то деле вовсе не картины вас влекут и не история их написания, а нечто совсем иное. Сказать, сказать?

- Ну, скажите… - Я пожал плечами, давая разрешение на то, что произошло бы и без всякого разрешения с моей стороны.

- Да, да, не картины, а тайна двух младенцев, изображенных на одной из них. Я даже не буду уточнять, каких младенцев, поскольку по сравнению с ними меркнут все алхимические свадьбы пана Станислава и масонские символы на надгробьях Софьи Герардовны. Вот какая подробность выясняется…

- Но ведь это личное. - Я смущенно кашлянул и слегка понизил голос. – У каждого есть право…

- Что значит - личное?! – Иван Федорович слегка привстал, готовый грозно выпрямиться во весь рост, если я буду упорствовать в употреблении насторожившего его сомнительного словца.

- Ну, как бы вам сказать… Меня действительно влекут некоторые темы, некоторые предметы, о которых не принято широко распространяться. Но на заседаниях общества мы никогда… ни при каких обстоятельствах… себе не позволяем. Проверьте по протоколам, раз они теперь у вас.

- Не надо принимать нас за дураков. Ясно, что такие вещи в протоколы не вносятся.

- Возьмите устав…

- Что устав, что устав! В уставе можно написать все что угодно, а наедине, шепотом…

- Значит, все же наедине?

- Конечно, об этой тайне вы могли говорить с кем-то вдвоем или втроем. Со всеми – о погоде, о ранней весне или запоздавшей зиме, а с избранными – о тайне.

- Допустим, мог бы. Но опять же это личное, личное. Иметь личные тайны в нашем городе еще никто не запрещал и, надеюсь, не запретит.