ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

В поведении пана Станислава обозначились явные признаки того, что он собирается перед нами выступить с запальчивой речью: пан Станислав привстал, сел, разгладил под собой сморщенное одеяло и снова привстал, словно сидение придало ему решимости. «Ну, сейчас начнется!», - подумал я, с унынием рисуя себе картину, как пан Станислав будет призывать нас к благоразумию и слезно умолять принять ультиматум.

И каково же было мое удивление, когда я услышал от него:

- Никогда! Не дождутся! Пусть и не мечтают! Лучше лесоповал, чем такое унижение и позор!

- Вы что, отказываетесь принять ультиматум? Но ведь вы же!.. - полковник Жеманный, воевавший в Бессарабии, смотрел на пана Станислава как на вражеского солдата, который неким чудесным образом вдруг превратился в бойца его собственной роты, готового выполнить любой приказ.

- Да, призывал к самороспуску, а теперь надоело! Хватит! Не хочу! Когда-нибудь же надо перестать бояться!

И, как часто бывает, едва перестал бояться явный трус, то и храбрецы почувствовали себя храбрее, избавившись от тайного страха, в котором они до этого не хотели себе признаваться.

- Правильно! – просиял Цезарь Иванович, удивляясь тому, как из всех смутных и тревожных мыслей, блуждавших в его воспаленном сознании, выделилась и пожелала быть высказанной именно эта мысль. – Я полностью согласен. Я поддерживаю! Надо!

- Что надо?.. – Полковник настаивал на уточнении, словно у него был повод усомниться в храбрости того, кто в отличие от него самого никогда не служил и не воевал.

- Ну, надо перестать… - ответил Цезарь Иванович, чувствуя, что сияние в его глазах слегка угасло.

- Что перестать?.. – неумолимо настаивал полковник.

- Перестать бояться, - сказал Цезарь Иванович и вдруг обнаружил, что за этими словами скрывается самый постыдный, панический страх.

Он ужасно смутился, густо покраснел нижней частью лица и опустил глаза.

- Вот и не бойтесь. – Полковник усмехнулся, убеждаясь в правоте своих подозрений. – Просто не бойтесь и все. Без всяких там призывов… За нашу любовь к плохой погоде будем стоять до конца.

- Как за веру, - прошептал Цезарь Иванович, завороженный не столько проницательностью и красноречием полковника, сколько шевельнувшейся в нем самом жаждой жертвенного порыва.

- Так пойдите и скажите! Так пойдите и скажите! – возбужденно затряс мне руку капитан Вандич, обводя всех взглядом, призванным внушить сознание торжественности и особой значимости этой минуты. – Как за веру – и до конца. И никаких ультиматумов. Прошел ровно час. Пора, - сказал он, даже не посмотрев на часы и тем самым словно бы возвестив, что истинное время определяется отнюдь не ходом стрелок на циферблате.

Глава пятьдесят шестая, в которой вдруг обнаруживается нечто и все выходит совсем не так, как мы ждали

- Ну, и что же? – спросил следователь Скляр, когда меня снова доставили к нему под конвоем, - спросил, допивая чай из банки (почему-то все они в этой тюрьме пили чай из стеклянных банок), прополаскивая им рот, втягивая жижицу растаявшего сахара и вылавливая ложкой со дна лимон. – Что же вы решили? Победило благоразумие или взыграло безумство храбрых, как выразился в свое время товарищ Маяковский?

- Товарищ Горький, - поправил я.

- А вы не поправляйте!

Он метнул в меня остерегающий взгляд.

- Но ведь это же…не так… Вернее, не совсем так, - пробормотал я примирительно, стараясь как можно дольше удержать на лице улыбку.

Но он не улыбался.

- Вы - не поправляйте! Вы, вы! Именно вы! Не поправляйте меня. Потому что я следователь, а вы – арестованный. И товарищ Горький вам не кум, не сват и не товарищ.

Я почувствовал, что неспроста он так взорвался: видно, что-то стряслось, что-то у него не заладилось, нарушило ему все планы, смешало все карты. Поэтому главное было ему сейчас не противоречить, во всем соглашаться, но так, чтобы он не заподозрил в этом насмешку или даже издевку. И я вздохнул, признавая полезным и справедливым полученный мною урок.

- Прошу покорно меня извинить…

Нет, ему не понравилось мое извинение, явно не понравилось, но Иван Федорович промолчал, отвернулся, посмотрел в окно, очень внимательно посмотрел и неприязненно, сухо спросил:

- Что же все-таки вы решили? Там у себя в камере-то? Согласны принять в свой кружок?.. – Тут он ко мне повернулся и, сузив глаза, стал пытливо всматриваться мне в лицо, словно ему хотелось прочесть на нем ответ еще до того, как я его выскажу.

Я молчал, больше всего опасаясь помешать ему в эту минуту какой-нибудь неуместной гримасой, невольной улыбкой, просто движением губ или бровей. Пусть всматривается. Пусть допытывается. А я…

-… согласны или не согласны?

… я даже не пошевелюсь. Буду сидеть как мумия.

И тут он внезапно отвел глаза, словно сочтя себя полностью удовлетворенным тем, что добился столь нужной ему цели.