Таинственная карта

Второй важнейший плюс данилкинской биографии, неотделимый, по сути дела, от первого, – это фирменный «афишевский» еще авторский стиль, вальяжно-обаятельный, слегка высокомерный, нарочито замусоренный англицизмами, но при этом безошибочно распознаваемый как свой, родной, внутри очень большой группы городских жителей. Ленин у Данилкина чекинится в Цюрихе или Женеве, деда героя по материнской линии автор легко сравнивает с героями Джона Гришэма, ленинский стиль одежды времен Гражданской войны характеризует как «шебби-шик», а горьковский Капри уподобляет отелям системы «Клаб Мед». Удивительным образом то, что у любого другого автора показалось бы неуместным выпендрежем, у Данилкина выглядит очень органично: он не пытается искусственно архаизировать свою повествовательную манеру, приводя ее в соответствие с материалом, не вытягивается перед Лениным в струнку, но говорит о нем ровно так же, как говорил бы с современниками о любом другом человеке. И это, бесспорно, сообщает его книге шарм актуальности и свежести: ни следа той пыли и патины, которую мы привыкли наблюдать на Ленине и тогда, когда его почитали богом, и тогда, когда неистово ниспровергали, и теперь, когда прочно забыли.

Для организации огромного материала, собранного за годы работы над книгой, Данилкин использует принцип не столько хронологический, сколько географический: биография Ленина конструируется у него не по годам, но по местам, где Ильичу довелось жить, учиться (или учить), скрываться, править или пребывать в ссылке. Закономерным образом начиная с Симбирска, автор пускается вслед за героем в головокружительную одиссею, включающую помимо всем известных Шушенского, Смольного и Горок еще и Самару, где Ленин жил после изгнания из Казанского университета, и Капри, где он гостил у Горького, и Швейцарию, и Кремль, откуда самовластно, но недолго повелевал молодой Советской республикой, и подмосковное Костино, где пересиживал тяжелейший личностный кризис в 1922 году. Каждое место (так и хочется написать «локейшн») оказывается у Данилкина эдаким говорящим пейзажем – носителем определенного ленинского настроения или состояния, и в этом качестве порождает обобщения, касающиеся трудно уловимой и многогранной природы героя. Так, говоря о дедовской усадьбе в окрестностях Казани, где Ленин проводил лето в юности, Данилкин меланхолично отмечает, что «помещичье детство могло внушить Ленину ощущение собственной исторической обреченности и, как следствие, потребность опереться на какую-то внешнюю силу, чтобы обеспечить собственное выживание». А описывая отдых вождя мирового пролетариата на Капри, приходит к выводу, что «неделя, проведенная в обществе горьковской клиентелы, внушила ему твердую уверенность, что он должен вступить в Великую Битву за Материализм».

Однако, как это часто бывает, демонстративный отказ от оценочности, подчеркнутое стремление рассматривать героя исключительно в категориях «интересности» и «прикольности», из важного (без всякой иронии) достоинства оборачивается не менее существенным недостатком. В отсутствие концептуального каркаса любой факт, добытый (надо полагать, не без труда) Данилкиным, оказывается бесценным и, следовательно, подлежащим включению в книгу просто в силу наличия. В результате количество тех самых «солнечных пылинок», которым надлежит покорно сложиться в образ пантократора-Ильича, оказывается заведомо неперевариваемым. Каждое случайно упомянутое имя становится началом лабиринта, каждая глава – садом расходящихся тропок, каждое лыко в обязательном порядке вплетается в строку, и различить за деревьями пресловутый лес оказывается решительно невозможно. На выходе, получив немало удовольствия от чтения и узнав, спору нет, много нового, мы едва ли сможем сказать о данилкинском герое что-то определенное. А это значит, что возврат к извечным бинарным оппозициям «великий вождь» – «великий злодей», от которых Данилкин так упорно пытается увести своего читателя, всё равно трагически неизбежен.

Василий Авченко, Алексей Коровашко Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке [167]

Даже если оставить за бортом литературные достижения Олега Куваева – культового писателя-шестидесятника, автора знаменитого романа «Территория» – его человеческая биография сама по себе потянет на неплохой роман. Как пишут создатели первой, по сути дела, книги о нем, «жизнь Куваева – приземленный в хорошем смысле слова вариант гагаринской судьбы». Подобно тому, как Гагарин раздвинул границы обыденного, подарив человечеству мечту о космосе, Куваев подарил современникам мечту о Севере, став если не первым, то определенно самым ярким и харизматичным его певцом.