Таинственная карта

Олег Радзинский Случайные жизни [168]

Биография писателя Олега Радзинского, автора замечательных (и сильно недооцененных) романов «Суринам» и «Агафонкин и время», распадается на несколько обособленных эпизодов – не то, чтобы совсем уж заурядных, но определенно не уникальных. В сумме же они, однако, дают эффект фантасмагории и даже некоторой художественной избыточности, плохо совместимой с расхожими представлениями о жизненности и правдоподобии.

Привилегированная и культурная московская семья (отец и бабушка – успешные «совписы», мама и отчим – работники телевидения), благополучное советское детство (с точностью до регулярных разборок со школьными хулиганами), мажорская юность, филфак МГУ, а потом, внезапно, – диссидентство, арест, Лефортовская тюрьма, суд, этап, лесоповал, ссылка, и закономерным многоточием в финале – эмиграция в США. Словом, по отдельности всё, вроде бы, более или менее типично для богемного москвича 1958 года рождения, детство которого пришлось на сердцевину брежневского застоя, а молодость и зрелость – на смутное время слома эпох. Целиком же – отличная заготовка для бодрого романа в авантюрном духе.

И тем не менее, «Случайные жизни» – не авантюрный роман, да и не роман вообще. В сущности, это обстоятельные воспоминания с экскурсами в прошлое семьи и неторопливыми размышлениями о том, «что же будет с родиной и с нами». Более того, воспоминания намеренно и рефлексивно интегрированные в русскую литературно-мемуарную традицию, берущую исток в «Былом и думах» Герцена или «Записках из мертвого дома» Достоевского. Детство, на две трети проведенное внутри книг, филологическая юность и пожизненная инфицированность классической русской словесностью предопределяют и отношение героя-рассказчика к происходящему с ним, и его повествовательную манеру.

«Так увлеченно я писал роман о собственной героической жизни, причем не на бумаге, а в этой самой жизни» – эта мысль лейтмотивом звучит на протяжении всей книги. Во время предварительного заключения и психиатрического освидетельствования в страшном НИИ им. Сербского, на суде, во время допросов и встреч с самыми страшными уголовниками автор сохраняет на диво большую отстройку от реальности. Собственная биография видится ему словно бы извне, сквозь призму литературы, которая образует защитную прослойку между ним и внешним миром и позволяет заменить страх искренним любопытством: что же будет с героем дальше? А чем всё кончится? Ух ты! Возникающий на мгновение пафос мгновенно тушится обаятельной самоиронией, а авторский взгляд на протяжении всей книги остается острым и внимательным, но при этом на удивление доброжелательным и безмятежным.

Именно благодаря этой литературной подушке безопасности, читая Радзинского, вы скорее будете слышать голоса Владимира Короленко, Петра Кропоткина, Виктора Чернова и других политических ссыльных вегетарианского XIX века, а не узников ГУЛАГа – Варлама Шаламова или Лидии Гинзбург. Однако не стоит думать, будто внешняя «плюшевость» делает «Случайные жизни» книгой умиленно-ностальгической или, хуже того, апологетической по отношению к советскому режиму. Ничуть не бывало – напротив, отсутствие надрыва и способность в силу этого сконцентрироваться на деталях делает воспоминания Олега Радзинского достоверным (и весьма, надо сказать, отталкивающим) слепком позднесоветской эпохи, исчерпывающе характеризующим систему борьбы с инакомыслием при Брежневе, Андропове и Черненко. А то обстоятельство, что на протяжении всей книги автор не забывает время от времени напоминать нам, что не всё на свете тьма, позволяет прочесть его книгу максимально вдумчиво и внимательно, не задохнувшись по дороге от болевого шока.

Александр Генис Обратный адрес [169]

Ненатужное остроумие и глубокий уважительный интерес к суетным объектам вроде холодца и футбола сыграли с Александром Генисом злую шутку, раз и навсегда определив его по ведомству легкой словесности. Для большинства читателей Генис (раньше – в компании с покойным Петром Вайлем, а теперь в одиночестве) был и остается патентованным поставщиком изящного и легкого чтения – утешительного и праздничного, но поверхностного и несерьезного. Однако считать эссеистику Гениса поверхностной может только тот, кому лень всматриваться в глубину. За обманчиво легким слогом (страшно подумать, какого труда и таланта требует эта самая легкость) Генис прячет феноменальную способность фиксировать мельчайшие – но важнейшие – детали, и фантастический аналитический аппарат, способный синтезировать из этих деталей картину живую, объемную и имеющую, помимо прочих достоинств, свойство объяснять и интерпретировать реальность куда точнее и тоньше, чем иные «серьезные» труды.

«Обратный адрес» относится к респектабельному жанру современных мемуаров, в которых принято рассказывать не столько о себе, сколько о своем – о местах, о людях и книгах, которые были важны.