Таинственные чары

«Часто мне случалось, говорит он, видеть рисующуюся во мраке толпу дам. Я слышал, как говорили, или говорил сам себе: «это жены и дочери тех, которые в мирное время садились за один стол и были связаны узами брака и крови; и однако ж с некоторого дня августа 1642, они никогда более не улыбались, встречаясь только на поле битвы; при Мерстон Муре, Ньюбери или при Несби, они разорвали все узы любви и кровью смыли воспоминание о прежней дружбе. Но вся эта толпа долженствовала вдруг исчезнуть; вслед за хлопаньем в ладоши слышались слова: Consul Romanus, и немедленно являлся в великолепной тоге Павел Эмилий или Mapий, стирая все пред собой, окруженный отрядом центурионов и сопровождаемый страшным «ура» римских легионов.

«Чувство пространства, а потом чувство продолжительности, достигли крайних пределов. Здания, горы, имели слишком обширные размеры, чтобы взгляд мог измерить их. – Равнина простиралась до бесконечности. Однако ж это менее пугало меня, нежели продолжительность времени: иногда мне казалось, что я проживал шестьдесят, семьдесят, сто лет в одну ночь; мне грезилось даже, что я прожил тысячу лет, а иногда, столько времени, что люди не могут составить идею о том.

«В моих сновидениях часто воскресали самые мелкие обстоятельства детства, забытые сцены первых лет; я не мог бы вспомнить их, ибо, если мне рассказывали их на другой день, то я напрасно старался припомнить. Но если они являлись в грезах и видениях, окруженные всеми обстоятельствами, то я в ту же минуту узнавал их.

«Вместе со способностью увеличиваться и размножаться, в моих сновидениях явилась архитектура. Особенно в последнее время моей болезни, я видел города, дворцы, которых взгляд не найдет на земле. – За архитектурой наступили бесконечные водные пространства. – Я страшно страдал головой в течение двух месяцев. Воды изменили свой характер; теперь явились моря и океаны. Наступила более страшная перемена, обещавшая долгие мучения и окончившаяся, действительно, не прежде конца моей болезни. До сих пор, лицо человеческое являлось в моих грезах, нисколько не пугая меня, теперь же начиналось то, что я называю тиранией человеческого лица. Она явилась сперва на волнах океана; последний был как бы усыпан бесчисленными лицами, обращенными к небу, плачущими, отчаянными, бешеными, поднимавшимися на поверхности тысячами, миpиадами, поколениями, веками. Мое волнение становилось бесконечным, мой ум прыгал и катился, как волны океана; это было воспоминаниe о моих странствованиях в недрах громадного Лондона.

«В молодости л видел труп на диссекционном столе; это старинное впечатление часто возбуждало во мне следующие грезы.

«Мне казалось, что я сплю и просыпаюсь ночью. Опустив руку, чтобы поднять подушку, я ощупал нечто мягкое: это был труп, лежавший рядом со мной. Однако я не пугался и не удивлялся. Я брал его на руки и относил в соседнюю комнату, говоря: он будет лежать там на полу; невозможно, чтобы он взошел, когда я выну ключ из замка.

«Потом я засыпал, но, спустя нисколько минут опять просыпался: меня будил шум отворявшейся двери; мысль, что отворяют мою дверь, хотя я вынул ключ, страшно беспокоила меня. Тогда я видел входящий труп, тот самый, который я только что положил в другой комнате. Его походка была странная; он шел, как человеку у которого вынули все кости, оставив одни мускулы, и который, стараясь удержаться на мягких и сгибающихся членах, должен упасть на каждом шагу. Однако ж он молча подходил к моей постели и ложился на меня; тогда наступало страшное ощущение, кошмар, с которым ничто не сравнится, ибо, кроме тяжести его безобразной и отвратительной массы, я чувствовал его зловонные поцелуи. Иногда труп читал через мое плечо книгу, которую я держал в руке, и его отвратительные волосы касались моей шеи и лица,

«Судите же, каков должен быть страх, внушаемый подобным видением: я оставался неподвижен, не смея перевернуть листа и устремив глаза в зеркало на страшное видение. Холодный пот выступал на всем теле; потом отворялась дверь и я видел за собой (опять в зеркало) странную процессию: скелеты, с головами в одной руке и с длинными свечами в другой, которые бросали бледный синеватый свет. Скелеты обходили мою комнату, которая из теплой становилась ледяною; некоторые подходили и грели у черного и печального камина свои длинные, багровые руки и, обращаясь ко мне, говорили: холодно». (Confessions of an English opium eater, being an extract from the life of a scholar, and suspiria de profundis, being a sequel to the confessions, by Thomas de Quincey).

Я несколько распространился об этом предмете, потому что класс териаков значителен в Англии, и что всякий знает, как он многочислен на Востоке.

В своих Voyages еn Моréе док. Паквиль начертил ужасную картину дeйcтвия опиума на людей, ежедневно предающихся употреблению этого препарата. Их страсть такова, прибавляет этот врач, что ни неизбежность смерти, ни предшествующая ей болезнь не могут отвратить их от этого гибельного яда; следующий приводимый им факт служит доказательством тому.