Таинственный остров

— И что же дальше будет из этого, господин Сайрес? — спросил Герберт.

— Этим мы будем убивать волков, лисиц и даже ягуаров.

— Теперь?

— Нет, зимой, когда у нас будет лед.

— Ничего не понимаю… — ответил Герберт.

— Ты сейчас поймешь, дитя мое, — ответил Смит. — Эта ловушка не моего изобретения: ее часто используют охотники-алеуты на Аляске, в той части Америки, которая принадлежит русским[36]. Когда наступят холода, я согну в дугу эти куски китового уса, затем стану до тех пор поливать их водой, пока на них не образуется такой слой льда, который мог бы удерживать их в изогнутом состоянии. Затем я разложу эти обледеневшие кружки в разных местах по снегу, предварительно прикрыв их слоем жира. Что должно случиться с алчным животным, которое проглотит одну из таких приманок? Лед, под влиянием высокой температуры желудка, обтает, и кусок китового уса, выпрямившись, проколет животное одним из своих заостренных концов.

— Вот умная выдумка! — сказал Пенкроф.

— И она сбережет порох и пули.

— Это стоит любой западни! — прибавил Наб.

— Итак, подождем до зимы.

Между тем постройка бота продвигалась, и к концу мая он был наполовину обшит.

Пенкроф с прежним увлечением предавался своему делу, и нужно было иметь его железное здоровье, чтобы без устали работать по целым дням. Товарищи тайком готовили ему награду за такие труды: 31 мая моряк должен был испытать величайшую в своей жизни радость.

В этот день, под конец обеда, в ту самую минуту, когда Пенкроф собирался встать из-за стола, он почувствовал чью-то руку на своем плече.

То была рука Спилетта, который сказал:

— Посидите еще минутку, дядюшка Пенкроф, — разве так встают из-за стола! А десерт забыли?

— Благодарствуйте, господин Спилетт, — пойду работать…

— Полно, друг любезный, хоть чашечку кофе!

— Нет, спасибо.

— В таком случае хоть покурите!

Пенкроф вдруг встал… Его добродушное лицо побледнело, когда он увидел, что Спилетт подает ему набитую трубку, а Герберт — горячий уголек.

Пенкроф хотел что-то сказать, но не мог; он схватил трубку, поднес ее к губам, затем приставил уголек к табаку и сделал одну за другой пять или шесть затяжек.

По комнате распространилось голубоватое душистое облако, и сквозь это облако послышался голос исступленного моряка, повторявшего:

— Табак! Настоящий табак!

— Да, Пенкроф, — сказал Смит, — притом лучшего сорта!

— О Провидение! Творец всех вещей! — воскликнул моряк. — Теперь на нашем острове ни в чем нет недостатка!

И Пенкроф курил, курил, курил…

— Кто сделал это открытие? — спросил он наконец. — Разумеется, ты, Герберт?

— Нет, это господин Спилетт.

— Господин Спилетт! — воскликнул моряк, прижимая к груди Спилетта, которого еще отроду так сильно не стискивали.

— Уф, Пенкроф! — ответил Спилетт, переводя дух. — Вы должны тоже благодарить Герберта, который узнал это растение, Смита, который занимался его приготовлением, и Наба, который сумел сохранить все в секрете!

— Ну, друзья мои, я вас всех когда-нибудь отблагодарю! Пока жив, буду помнить!

XI. Вторая зима

Между тем зима наступала с июня, который соответствует декабрю Северного полушария. Главной заботой колонистов стала заготовка теплой и прочной одежды.

Муфлоны были выстрижены, и их шерсть только оставалось превратить в материю.

Смит, не имевший в своем распоряжении ни чесальных, ни гладильных, ни прядильных машин, ни ткацкого станка, должен был использовать более простой способ для переработки шерсти — способ, при котором не нужно ни прясть, ни ткать. Он знал, что шерстяные волокна, если на них производить давление по всем направлениям, сбиваются, спутываются и вследствие этого образуют материю, известную под названием войлок. Войлок можно было получить простым валянием — операцией, после которой хотя и уменьшается гибкость и мягкость материи, зато увеличивается ее способность сохранять тепло. Шерсть муфлонов состояла из весьма коротких волосков, а для войлока именно это и было нужно.

Но сначала нужно было отделить от шерсти маслянистое и жирное вещество, которым она пропитана и которое называется жиропотом. Выделение жиропота производилось двадцать четыре часа в чанах, наполненных водой и нагретых до семидесяти градусов; после этого шерсть промыли в содовом растворе; затем, после достаточного просушивания посредством прессовки, шерсть пришла уже в такое состояние, что ее можно было валять.

Особенно оказались полезны знания инженера при сооружении машины, предназначенной для валяния шерсти, так как он сумел искусно воспользоваться механической силой, до сих пор пропадавшей даром, а именно силой берегового водопада, для движения сукновальни.