Таинственный пасьянс

— "Отец с сыном ищут красивую женщину, которая не может найти самоё себя…"; "Лупа соответствует сколу на круглой чаше с золотой рыбкой…"; "Золотая рыбка не выдаст тайну острова, её выдаст коврижка…"; "Пасьянс — это родовое проклятие…".

Больше я не сомневался: между моей жизнью и книжкой-коврижкой существовала таинственная связь. Объяснить этого я не мог. Но загадочным был явно не только остров Фроде. Маленькая книжка-коврижка сама по себе тоже была загадкой.

На какое-то мгновение мне показалось, что книжка сама писала себя по мере того, как я знакомился с окружающим меня миром. Но, полистав её, я убедился, что она уже дописана до конца.

Несмотря на жару, у меня по спине пробежал холодок.

Когда папашка наконец вернулся, я вскочил и задал ему сразу несколько вопросов об Акрополе и греках. Но мои мысли были заняты совершенно другим.

ВОСЬМЁРКА БУБЁН …мы непостижимым образом появляемся и так же непостижимо исчезаем…

Мы снова прошли по передней части Акрополя. Папашка остановился и долго смотрел оттуда на город.

Он показал мне на холм, который назывался Ареопаг. С этого холма апостол Павел когда-то обратился к афинянам и рассказал им о Боге, который не жил в храмах, возведённых человеческими руками.

У подножия Ареопага находилась старая торговая площадь — агора, куда приходили философы и занимались медитацией среди её колоннад. Но от красивых храмов, официальных зданий и судов теперь уже почти ничего не осталось. Лишь на маленьком отдельном холме стоит древний мраморный храм бога-кузнеца Гефеста.

— Надо спуститься вниз, — сказал папашка. — Для меня всё это — то же самое, что для мусульманина Мекка. Разница в том, что моя Мекка лежит в руинах.

Думаю, он боялся, что агора его разочарует. Но когда мы пришли на древнюю площадь и начали карабкаться между каменных руин, он быстро вернул к жизни всю древнюю культуру. Ему помогли две книги об Афинах.

Людей на агоре было мало. Наверху на Акрополе их были тысячи, здесь же нам изредка встречался то один, то другой джокер.

Помню, я подумал, что, если верно, будто человек проживает несколько жизней, значит, папашка наверняка ходил по этой площади несколько тысяч лет назад. Рассказывая о жизни в древних Афинах, он как будто "вспоминал" то, что когда-то здесь видел.

Моё подозрение подтвердилось, когда он вдруг остановился и показал на руины:

— Смотри, там сидит ребёнок и в песочнице строит дворец из песка. Люди всегда строят что-то новое, восторгаются этим, а потом разрушают. Так время экспериментирует на нашем земном шаре. На нём написана вся мировая история, пишутся, а потом стираются все важные события. Здесь бурлила жизнь. Когда-то здесь были смоделированы и мы сами, из того же непрочного материала, что и наши предки. Здесь сквозь нас проносится ветер времени, он несёт нас, он и есть мы, но потом он нас отпускает. Мы непостижимым образом появляемся и так же непостижимо исчезаем. Что-то всегда зреет в ожидании, чтобы занять наше место. У нас под ногами не твёрдая почва. У нас под ногами нет даже песка, мы сами и есть песок.

Я испуганно отпрянул от него. Меня испугали не столько его слова, сколько сила, с которой он их произнёс.

А он продолжал:

— От времени не спрятаться. Мы можем спрятаться от королей и императоров, может быть, даже от Самого Бога. Но невозможно спрятаться от времени. Оно повсюду найдёт нас, потому что всё вокруг нас подвластно его неумолимой стихии.

Я серьёзно кивнул, но папашка только начал свою большую лекцию о разрушительном действии времени.

— Время не движется, Ханс Томас. И время не тикает. Это мы ходим, это тикают наши часы. Так же тихо и неумолимо, как солнце восходит на востоке и заходит на западе, время съедает историю. Оно разрушает великие цивилизации, разгрызает древние следы человека и поглощает род за родом. Поэтому мы говорим "Зуб времени". Потому что время жуёт, жуёт и жуёт — это мы хрустим у него на зубах.

— Древние философы дискутировали на такие те мы? — спросил я наконец.

Он кивнул.

— Да. На ничтожное время мы становимся частицей жестокой толпы. Мы передвигаемся по земле, как будто это само собой разумеется. Ты видел в Акрополе, как там ползают эти муравьи? Но все они исчезнут. Исчезнут и заменятся новой толпой. Потому что народ уже стоит в очереди. Формы приходят и уходят. Маски приходят и уходят. Всегда появляется что-то новое. Ни одна тема не повторяется дважды, ни одна композиция не повторяется дважды… Нет ничего столь сложного и драгоценного, как человек, мой мальчик. Но с нами обращаются как с дешёвой мишурой!

Эта лекция показалась мне слишком мрачной, так что в конце концов я осмелился сделать маленькое замечание.

— Ты думаешь, что всё действительно так мрачно? — спросил я.

— Помолчи! — прервал он меня, я даже не успел сказать того, что хотел.