Тайны древних руин

Я все чаще задаю себе вопрос: почему так резко изменился характер Васьки? Теперь начинаю понимать, что не изменился, остался прежним. Да за такое сравнительно короткое время он и не мог измениться. Эгоист остается эгоистом всегда, при любых условиях, в любой обстановке. Он, как хамелеон, меняет лишь поведенческие реакции: в условиях зависимости угождает, приторно льстит, наушничает; в подходящей обстановке— мстит неугодным, создает атмосферу подозрительности, окружает себя такими же людьми, как и он сам. Как отличить эгоиста от порядочного человека? Как отличить от цветущих растений африканского хамелеона, который принимает окраску не только зеленых листьев, но и желтых цветов? Нелегкая это задача. Решение оказалось не под силу не только мне, но даже тем командирам, которые присваивали Демидченко звание старшины второй статьи. Теперь же моя задача заключается в том, чтобы, как говорят, не наломать дров. В моем положении, когда я не знаю истинной причины его ненависти ко мне, когда любой мой шаг можно истолковать так, как вздумается моему командиру, это тоже нелегкая задача.

В сложившейся ситуации с Хрусталевой возражать Демидченко, как я понял, бесполезно. Лучше взять инициативу на себя, разобраться во всем и потом спокойно сказать: «Все нормально, товарищ старшина второй статьи».

— Чтобы не оказаться нам ротозеями, разрешите, товарищ командир, разузнать все поподробнее, — обратился я к Демидченко.

— Вы, краснофлотец Нагорный, подбирайте выражения. Уж много вы на себя берете.

Напыжился индюк, распустил свои перья. Обиделся за «ротозея».

— Товарищ старшина второй статьи, ведь кашу заварил-то я, мне и расхлебывать ее. А значит, ротозеем могу оказаться именно я, а не кто-нибудь другой.

Это, кажется, немного успокоило Демидченко.

— Конечно, надо бы проверить. Но как? Сразу раздувать это дело, может, не стоит.

— А если сделать так, — предложил я, не очень веря в то, что Демидченко согласится с моим планом. — Схожу в школу, где учится Маринка. Под удобным предлогом узнаю, кто она и чем увлекается.

— Какой же предлог можно придумать?

— Связь с комсомольцами класса, в котором учится Маринка. По-моему, это стоящее дело.

— Пожалуй, — согласился Демидченко. — Пошлем для этого дела Звягинцева.

Я так и знал, что Демидченко, если в чем-то и согласится со мною, то сделает так, чтобы моего участия в этом не было.

— Товарищ старшина второй статьи, — сделал я еще одну попытку поправить дело, — кто пойдет в школу, это не имеет значения. Но важно другое, важно не испортить дела. Ну кому, как не мне, хорошо знакомому с семьей Хрусталевых, удобнее и проще довести дело до конца?

Шла бы речь о чем-либо другом, Демидченко, я глубоко убежден, ни за что не согласился бы с моим предложением. Но в этой ситуации он все же вынужден был пойти на уступку:

— Ладно. Только без фокусов.

Что он имел в виду, говоря о фокусах, я так и не понял.

На следующий день в свободное от вахты время я привел в порядок свой гардероб: почистил фланельку и прикрепил к ней новый воротник, выутюжил брюки, заменил в бескозырке ленту, надраил до зеркального блеска бляху в поясном ремне, вычистил ботинки. Тут, как всегда, не обошлось без вмешательства Звягинцева. Первое, что я увидел перед собою во время чистки форменной одежды, нос Семена, длинный, как клюв у птицы ходулочника. Звягинцев был на редкость худощав. Над впалыми щеками выпирали скулы, между которыми темнели глаза, похожие на куски древесного угля. Многие удивлялись тому, что Семен ел за двоих и все равно оставался худым, как щепка.

— Так-так. Собираемся, значит? Интересно знать, куда?

— Выполнять дипломатическую миссию.

— Чего-чего?

— Больше сказать не могу. Секрет особой важности.

— Не трави. Знаем, какой секрет, — не поверил Семен.

Подошедший Музыченко прервал наш разговор экспромтом:

— Ты, Сэмэнэ, любопытный, лизэш скризь бэз спроса. Колы-нэбудь ты лышышся чепурного носа.

— Как это? — не понял Звягинцев.

— А так. Всунэш свий нис в щэлыну, а його можуть прыдавыты двэрыма. Зрозумив?

Музыченко не отступился бы от Звягинцева, если бы в это время его не позвал к себе командир отделения.

— Личы, що тоби повэзло.

— До чего же вредный этот хохол, — заключил Семен, когда ушел Музыченко.

— Ты напрасно обижаешься на него, Петр справедливый парень.

В полдень я уже был в школе, в которой училась Маринка. В коридоре и в учительской никого не оказалось, и я вынужден был ждать окончания урока. Что ж, пожалуй, это даже неплохо. Я успею прочитать школьную стенную газету. А вот этот стенд «Наши спортивные достижения», кажется, будет особенно интересным. В числе лучших спортсменов школы была и Марина Хрусталева, мастер спорта по стрельбе. На меня смотрели уже знакомые глаза. Выражение ее лица было немного удивленным, словно девушка хотела спросить: «А вы как сюда попали?»