Тайны двора государева

— Твой заклятый друг Эбинг отправился с ревизией в Сибирское губернаторство. У меня относительно его знаменитой честности возникли некоторые опасения. Пусть он наводит свою ревизию, а ты свою — тайно: собирай разные сведения о губернских чиновниках, а паче того о самом Матвее Гагарине. Говорят, рыльце его в пушку. Хочу досконально убедиться. Давай выпьем, поцелуемся и иди в дворцовый приказ, тебе дадут денег и подорожную.

Государь был скупердяем, но на этот раз деньжат отвалил прилично — жаждал мести за свою попранную честь.

Он обнял Богатырева, поцеловал в уста, перекрестил:

— Вот ты вполне мой денщик! Коли Эбинг начнет хитрить, приказываю тебе, Серега, объявиться в полной силе и самому опечатать губернаторские бумаги и доставить в Петербург.

* * *

Вспрыгнул в легкий кожаный возок русский силач Богатырев, и пара шустрых лошадок понесла его, взлетая на ухабах, под веселый звон колокольцев, на край света — в сибирскую столицу Тобольск.

Каменное сердце

Согретый обещанием ласкового приема и прощения всех прегрешений, главное из которых — побег с любимой, с радостными слезами умиления, уставший от разлуки с родной сторонушкой, царевич Алексей вернулся на родину.

Въехал на пяти возках в Москву с Тверской заставы очень морозным и полным солнечного сияния январским утром 1718 года. Из труб столбами в небо поднимались дымы — то хозяйки готовили трапезу. Из церквей шли семьями — празднично наряженные, веселые. Над городом плыл колокольный звон. Галки и сороки, тяжело взмахивая крыльями, летали над крышами, тянулись деревенские подводы, тяжело груженные снедью, мальчишки, хохоча, валяли друг друга в снегу, воробьи прыгали на дороге возле навозных лепешек. Хорошо!

Алексей перекрестился, тихо заплакал:

— Господи, угораздило меня родиться царевичем… Как бы сладко жил я простым человеком, как вот эти, что на меня по сторонам таращатся.

* * *

Петр, не без влияния государыни, вдруг переменил настроение, стал суровым и встретил сына сухо. Екатерина и вовсе не пожелала видеть царевича. 3 февраля 1718 года государевым манифестом Алексея лишили престола.

Он и сам, впрочем, на него не претендовал.

Еще тремя годами раньше, когда лечился от чахотки в Карлсбаде, писал отцу: «Всенижайше прошу за мою непотребность лишить меня короны Российской, понеже вижу себя к сему делу неспособным, понеже памяти весьма лишен, ослабел и непотребен стал к такого народу правлению».

Хотел семейной тихости, молитв, чтения книг немецких и русских, детей от любимой чухонки Афросиньи. Не вышло. Заковали в железо слабого телом и умом царевича и доставили в узкую и сырую келью Петропавловской крепости.

Хотя ни в чем не запирался царевич, всех сподвижников называл, но на Руси кровушку и мучительство весьма любят. Подвешивали на дыбу, клещами три ребра вынули, каленым веником гладили по детородному и прочим местам.

Папаша составлял обширные вопросные пункты, по сей день хранятся они. Порой приходил в пыточный застенок и сам.

Однажды спросил:

— Скажи, сынок, а вот про эту цидульку, — показал лист плотной голубой бумаги, — тут про меня, рогоносца, написано, — тебе ничего не ведомо?

В изломанном, полуживом Алексее вдруг с необычной яркостью встало воспоминание: роскошный замок Эренберг, на самой вершине горы в Тироле, горящий камин и столь желанная Афросиньюшка. Нежной рукой она гладит его голову. Тогда же надоумила: «Отправь батюшке своему цидулю о Катьке, как она рога ему с Гагариным наставляет. Вся Европа о том ведает. Может, отсушит он от сердца Катьку, а то вельми против тебя настропаляет!»

Алексей, раззявив рот с выбитыми передними зубами, с трудом выдавил иное:

— Батюшка, я сам все это удумал… Мой слуга Иван Афанасьев — братец Платона, лакея твоего. Через него подбросили. Не любит государыня тебя. И меня мучить приказала… Мачеха!

Ничего не ответил Петр, только брови грозно свел. Алексей тихонько заплакал:

— Батюшка, оставь меня жить. Заточи в монастырь, пусть в самый дальний. Ведь прежде ты обещал простить… Страсть как жить хочется… Молоденький я…

И вновь Петр промолчал. Лишь рукой провел по голове сына, поцеловал спекшиеся кровью уста.

Гроб черный, бархатный

24 июня 1718 года верховный суд, составленный из людей почтенных — сенаторов, министров, высшего духовенства, военных начальников — всего 125 (!) персон, подписал приговор. Вот эти желтые, пережившие и судей, и несколько поколений листы. Кощунственно сославшись на заповеди святого Евангелия (где прямо сказано: «Не убий!»), перечислив — весьма расплывчато — вины и преступления, которых не было, судьи единодушно определили: «Подвергнуть казни смертной».

Среди прочих подписей есть завитушка и… Матвея Гагарина.