Тайны французской революции

Не нуждаясь больше в помощи товарищей, Кожоль отпустил их, дав последние наставления:

– Вернитесь к Бералеку. Скажите ему, чтоб он позаботился поскорее отправить Пусету в безопасное место. Да, мысль! Пусть он отошлет ее в убежище к своей обожаемой. Они познакомятся, и время пролетит быстрее для этих хорошеньких затворниц… Кажется, эта хозяйка магазина хороша, не правда ли?

– Молода и прелестна, – отвечал Гозье.

– Будем надеяться, что так или иначе, а я увижу это чудо красоты! – вскричал Кожоль, смеясь.

– Больше нечего поручить нам? Сказать ли о твоем скором возвращении Бералеку? – спросили товарищи, сбираясь уходить.

– Да, Ивон скоро увидит меня. Вы слышали о моем договоре с поджигателем? Перескажите все Бералеку. Предупредите, чтоб не было больше никаких экскурсий в погреб соседнего дома… Это, впрочем, было бы бесполезно: как скоро плут узнал, что его берлога открыта, он должен был в ту же ночь очистить дом галунщицы Брикет от своих молодцев. Теперь эти погреба, надо полагать, пусты. С утра Точильщик увел моего бедного Лабранша, к которому, по-видимому, чувствует душевное участие, а несчастный лакей ни в грош его не ставит.

Выслужав последние указания, роялисты простились.

«Так, – думал Кожоль, – теперь, когда я устроил дела аббата, пора подумать и о своих собственных».

Выждав несколько минут, пока товарищи удалятся, он направился к двери. Отворив ее, он неожиданно увидел пригожее личико добродетельной Розалии, которая, по-видимому, поджидала его в передней.

– Вот как! Вы уходите! Всякий так и спешит отсюда сегодня. Вы, ваши друзья, госпожа, ее Шарль… и кончая сбежавшей кухаркой. Осталась я одна… и вы… никого, кроме нас двоих.

Кожоль взглянул на горничную, пытаясь понять, на что намекала она, говоря, что одна в доме. Но добродетель смуглянки остановила его на тропинке предположений.

– Отчего же и ты не пойдешь прогуляться немного? – спросил он ее.

– А, избави Бог! Вдруг госпожа вернется во время моего отсутствия.

– О, если только в этом заминка, то можешь спокойно выходить… все три месяца, потому что твоя госпожа раньше не вернется.

– Три месяца! – вскричала испуганная служанка. – Три месяца! Одна в целом доме!.. А я такая трусиха ночью!..

– Одна – нет. Ты в обществе кухарки.

– А, благодарствую! У нее привычки ночных птиц… она вылетает из гнезда, как наступит глухая полночь… О, я умру со страха!

– Твоя же вина, бедняжка. Если б ты вышла за Матюрина, тебе нечего было бы бояться подобных трудностей.

– Послушать вас, так подумаешь, что один Матюрин может вылечить меня от страха!

Похоже, строгая добродетель смуглянки не была так мрачна и непреступна, как крепость Венсена, где служили все ее родственники и просватанный бедняга Матюрин. «Ай-ай, – подумал Кожоль, – спасем будущность благородного жениха, которому, кажется, грозит измена». И, не дав служаночке времени заговорить с ним о чем-нибудь другом, кроме судьбы несчастного Матюрина, он бросился на крыльцо, крича, вместо прощания, свой совет юной девушке:

– Если ты боишься, дитя мое, запрись в форте Винсена!..

В несколько секунд молодой человек вылетел на улицу и повернул налево.

Как он и решил, теперь он шел по своим делам. Он обогнул Люксембургский дворец и очутился перед подъездом, выходившим на улицу Турнон, где он когда-то допрашивал швейцара.

Могучий страж все еще стоял на своем посту, наблюдая за посетителями.

– Если я опять назову этого слона «любезным генералом», он узнает меня и вспомнит, после превосходительства я понизил его до привратника. Надо, однако, узнать, здесь ли еще Елена. Это главное! К моему счастью, животное, кажется, не помнит моей физиономии.

Кожоль забывал, что его борода, не бритая долгие месяцы, в конце концов делала его совершенно неузнаваемым.

Итак, он подошел к двери.

– Что тебе, гражданин? – спросил страж, заграждая ему дорогу.

Кожоль остановился, притворился, что роется в своей памяти в поисках какого-то воспоминания, и кончил тем, что ударил себя по лбу, воскликнув с отчаянием:

– Да, я должен был записать!

– Что записать?

– Имя того, к которому у меня дело… Представьте себе, гражданин, что у меня памяти столько же, сколько у копченой селедки… Посмотрим… тот, кого я ищу, называется… а! Так и вертится на языке… досадно! Знаю я, несомненно, что это умный парень, потому что особа, пославшая меня, сказала: ты спросишь самого умного во всем дворце, тебе всякий его укажет… А имя-то этой умной головы я никак не могу вспомнить… а между тем его совсем не трудно произнести… приятное такое швейцарское имя.

– Может быть, это Клейнхутстрохернер? – спросил сторож, который, услыхав об умном существе, не мог допустить, чтоб это оказался не он.

– Как вы сказали? Повторите-ка! – сказал Кожоль, подставляя ухо.

– Клейн-стхутс-трохернер!.. – прорычал медленно швейцар, ударяя на каждом слоге.

– Да, именно так… какое сладкое имя! Просто так и тает во рту… поэтому его нет на языке, когда нужно выговорить его. Повторите еще: это настоящая музыка!

– Клейнхутс-трохернер!.. Черт побери, – сказал, уже рассердившись, швейцар.

– Тысячи благодарностей! Ну, так где же этот мудрец?