Тайны и герои Века

Тут маменька мне и говорит: «Видишь, Нюшка, дело наше плохо, пожалуй, зиму и самим не прокормиться, да и корову не прокормить будет. Надо тебе ехать в Питер в услужение, все оно и ртом меньше, да и помощь от тебя кой-какая будет». Я было плакать: «Куда мне в Питер, никого я там не знаю, ни за грош пропаду!..» — «Не ты первая, не ты последняя, — говорит мне маменька, — свет не без добрых людей, да и тетка твоя, Акулина Савитина, в кухарках служит, она подскажет. Коль меня не жалеешь, дык пожалей хоть братишку, не пропадать же ему с голоду?»

Знала маменька, чем меня взять! Погоревала я, поплакала да и собралась в дорогу. Распрощалась я с деревней, подругой своей, соседкой Настей, обняла братца. Мать благословила меня, надела мне на плечи байковый платок (его я до сегодня храню), дала мне полтора рубля денег и говорит: «До чугунки тут недалече, пешком дойдешь».

Да, забыла сказать тебе, Катюша, что до отъезда я, когда хорошо еще нам было и спокойно, для маменьки написала письмо в Питер тете Акулине Савитиной. С этим письмом и набитым узелком я и отправилась в путь. До станции дошла пешком, и г-н кондуктор за полтинник довез меня до Питера. Как дура стояла я на перроне на Николаевском вокзале, не зная, куда и ступить, однако, расспрашивая дорогу, добралась по адресу письма на Владимирскую улицу, нашла дом, а через дворника и квартиру, где жила тетка в услужении. Моему приезду она не очень обрадовалась, однако признала и дня через четыре устроила меня к купцам на Стременную улицу за пять рублей в месяц.

Прошла неделя, другая, я пообвыклась, начала кое-что откладывать, а месяца через два отослала маменьке восемь рублей денег. Через недельку получила от нее известие, что деньги дошли и что радости было несказанно. Маменька купила Алешеньке даже пряничного петуха, и братишка был радехонек.

Я же все это время думала: вот подкоплю денег да опять вышлю, и так радостно было мне на душе.

А потом вдруг не прошло и месяца, как получаю я от маменьки еще письмо, и в нем страшное: случилась у нас беда, в деревне вспыхнул пожар, и мы погорели. Сгорели изба, корова, все пожитки, мать же ночью спросонья едва успела вынести Алешу, а то бы и он сгорел. И вот маменька с братишкой остались без крова и двора и стали побирается по людям. Она Христа Бога молила меня сходить к тетке Акулине, рассказать ей про беду и хоть у нее, хоть у других добрых людей раздобыть денег, иначе конец — погибнут! Я как одурелая кинулась к тетеньке Акулине, плачу, показываю ей письмо, а она говорит: «Все под Богом ходим, жалко мне их, только денег у меня нетути, да и малым же не поможешь, а многого где же взять?» Проплакала я эдак дня три, а сама все думаю: Господи, ведь нужно что-нибудь сделать. Ведь нельзя же дать погибнуть братишке с мамкой. А что тут сделаешь? И ходила я как не в своем уме. И вот как-то в воскресенье купчиха отправилась к вечере, а сын ее лег после обеда отдыхать. Прибрала я посуду в столовой да и, проходя на кухню, вижу: хозяин лежит у себя на кровати, повернулся к стенке и храпит, а на столике у постели лежат его золотые часы с застежкой. Тут меня лукавый попутал, и я тихонько подошла к кровати. Купец сладко спал и ничего не слышал. Взяла я осторожно часы и замерла на месте. Ничего — спит. Я тихонько вышла, быстро накинула платок на голову да и пустилась бежать куда глаза глядят. Пробежала улицу, другую, свернула в какой-то переулок, перебежала через какую-то дорогу… Опять улицы… Наконец, запыхавшись, остановилась и вижу — лавочка, а в ней все часики висят. Я и зашла.

«Вам что, барышня?» — спросил меня мужчина за прилавком с какой-то чудной катушкой в глазу. «А вот, — говорю я шепотом, — часы продаю». — «А ну-ка покажите». Я положила перед ним свой товар. Он осмотрел, да и говорит: «А откуда у вас это такие часы?» Я совсем оробела и чуть слышно говорю: «Жених подарил». — «Жених? — И он покачал головой. — Впрочем, это нам все равно. Сколько хотите?» — «Не знаю, дяденька, оценивайте». — «С цепкой продаешь? Если с цепкой, то сорок рублей дать могу». — «Ладно, давайте».

Он взял часы и отсчитал мне четыре красненьких. Я выбежала из лавки. Расспрашивая, нашла свою улицу и, словно бы ничего не случилось, зашла в дом…

— Эх, глупая, тебе бы не возвращаться, — сказала сочувственно Катя.

— Как же мне не возвращаться, когда документы мои у хозяев.

— И то правда! Ну, рассказывай дальше.

— Купец, как увидел меня, так чуть с кулаками не лезет. «Ты, — говорит, — стерва, украла часы. Ложась спать, положил их на столик, чужих не было. Марфа (это кухарка) у нас двенадцать лет живет, и, слава тебе господи, никогда ни в чем она не замечена. Так что никто другой, только ты часы прихватила. Отдавай добром, а то я тебя за Можай загоню, гадину!»

Я ни жива ни мертва, и рада бы отдать, да где их возьмешь теперь. Я разревелась да и говорю: «Знать ничего не знаю. Не брала я ваших часов». — «Ты так значит, ну ладно! Марфа, скажи дворнику, чтоб позвал полицию!»