В тюрьме Авилы, когда он туда попадет, он открыто заявит, что его единственная цель – умереть в вере своих отцов. Однако, когда над ним потрудилась инквизиция и он на себе ощутил ужасы ее методов, он, похоже, понял ценность жизни и охотно воспользовался ложной лазейкой, так соблазнительно предоставленной ему преподобным доктором. Во время допроса 6 июня он сообщает Вильяде, как проходило его возвращение к иудаизму. Он рассказывает, что пять лет назад, во время беседы с неким Хуаном де Оканьей, обращенным, который, по его мнению, в душе оставался евреем, несмотря на внешний облик христианина, этот человек убеждал его вернуться в иудейскую веру, говоря, что Христос и Дева Мария – мифы и что нет другого истинного закона, кроме закона Моисея. Послушавшись этих уговоров, Бенито делал много еврейского: не ходил в церковь (хотя сек своих детей, если они уклонялись от хождения в церковь, дабы их отсутствие не выдало его отступничества), не соблюдал церковных праздников, ел мясо по пятницам и в постные дни в доме Мосе Франко и Юсе Франко – евреев из окрестностей Темблеке и в любых других местах, где он мог есть его, не будучи замеченным. Он признает, что в течение последних пяти лет он был евреем в душе, и если в этот период он не соблюдал еврейские обряды и традиции более полно, то лишь потому, что не смел, из страха быть пойманным; все же подобающие христианину действия, которые он совершал, были лишь притворством, чтобы по-прежнему казаться христианином. Его исповеди священнику в Ла-Гардиа были ложными, и он никогда не ходил к причастию, «считая, что Тело Христово – это фарс (creyendo que todo era burla el Corpus Christi)». Он даже прибавил, что каждый раз, видя, как по улицам несут причастие, он плевался и делал higas[369] (жест презрения)[370].
В этих последних деталях его признание отличается чрезвычайной прямотой, и мы можем лишь предположить, что он просто повторяет то, что из него вырвали при помощи пытки. Чтобы до конца пролить свет на это дело в том, что касается Бенито Гарсиа, нам нужны полные записи судебного процесса над ним самим (а они пока не обнаружены), так что в настоящий момент нам придется полагаться на разрозненные документы из этого досье, представленные в деле Юсе Франко и относящиеся к Бенито.
Когда Бенито стали более подробно расспрашивать об упомянутых им евреях, Мосе и Юсе Франко, он заявил, что они жили в Темблеке вместе со своим отцом, Са Франко, что он имел привычку навещать их по делам и что он часто ел мясо в их доме по пятницам и субботам и в другие запрещенные дни и часто давал им деньги на покупку масла для лампад в синагоге. Нам известно, что в результате этих признаний Са Франко, пожилой человек 80 лет, и его сын Юсе, 20-летний юноша, занимавшийся сапожным делом, были арестованы 1 июля 1489 года по обвинению в склонении в иную веру – то есть за то, что они склонили Бенито Гарсиа отказаться от христианства, в которое он был обращен. Второй сын Са, Мосе, либо был мертв к тому времени, либо умер вскоре после ареста, не дождавшись суда. Хуан де Оканья был арестован по тому же обвинению. Их отвезли в Сеговию и бросили там в инквизиторскую тюрьму.
В этой тюрьме Юсе Франко так сильно заболел, что считал себя при смерти. Врач по имени Антонио де Авила, говоривший на тогдашнем иврите или на смеси иврита и романских языков, бывшей в ходу у живших на полуострове евреев, пришел лечить больного юношу. Юсе умолял его попросить инквизиторов прислать к нему еврея, чтобы тот помолился с ним и подготовил его к смерти – «que le dixiese las cosas que disen los Judios quando se quieren morir»[371]. Врач, который, как и все служители инквизиции, был шпионом, передал инквизиторам эту просьбу, и те ухватились за возможность применить на практике одно из указаний Эймерика. Они отправили доминиканского монаха, некоего Алонсо Энрикеса, переодев его в еврея, чтобы он помог умирающему. Этот монах бегло говорил на языке, использовавшемся испанскими евреями. Он представился юноше как раввин Авраам, совершенно его покорил и завоевал его доверие. Он стал уговаривать Юсе довериться ему, следуя коварным рекомендациям Эймерика. Эймерик, как мы помним, предписывает во время допроса не сообщать узнику, какое именно обвинение ему предъявлено; его следует спрашивать, почему, по его мнению, он был арестован и кто, как он предполагает, его обвинил – с целью обнаружить дальнейшие и до сей поры неизвестные улики против него.