Тайны мадам Дюбуа

– Мне нечего вам сказать, господин Вальц… – ответила, наконец, я. – Я не делала ничего, в чем меня обвиняете вы и господин Шефер.

По крайней мере, в последнем я была искренна как никогда. И все же видела, что Вальц мне не верит.

– У месье Дюбуа нет ни одного качества присущего дипломатам, – насмешливо произнес он. Его отправили в Берлин для иных задач, и вы прекрасно знаете, для каких.

– Желаете сказать, что мой муж некомпетентен? Так скажите это ему, а не мне…

И тут в дверь снова постучали, оборвав наш диалог на полуслове.

Правда, в этот раз утруждать себя ожиданием не стали: после короткого стука Жан сам отворил дверь.

– Легки на помине, месье Дюбуа! – не обрадовался ему обер-лейтенант. – Позвольте спросить, где вы пропадали?

Жан бросил короткий взгляд на Вальца, на меня, потом снова на Вальца. И не нашел ничего лучше, чем озвучить то, что я так старательно скрывала:

– Беседовал с господином и госпожой Кох. Они признались, что на пароходе плывет их старший сын, Клаус. И что он и есть Химик, которого мы разыскиваем.

Я смела лишь надеяться, что Жан знает, что делает…

* * *

Догадка моя относительно Кохов оказалась верна. Жан рассказал, что в возрасте восемнадцати лет Клаус, старший и подающий большие надежды сын состоятельного аптекаря, был отправлен учиться в Берлин. Как бывает, увы, нередко, связался с дурной компанией и начал жить на широкую ногу, совершенно не по средствам. Играть в карты; точнее – проигрывать.

Деньги, что присылали родители, разлетались мгновенно, и Клаус начал влезать в долги. А чтобы отыграться – в еще большие долги. Родителям он и тогда не решился открыться: предпочел бросить учебу (хоть и слыл одним из лучших на курсе), и устроиться стюардом на пароход. Клаус умел вести себя в обществе, знал французский и немного английский, потому довольно быстро его поставили прислуживать в первый класс. А после он попал на «Ундину».

Клаус понимал, что загоняет себя в угол, но привычке своей тратить больше, чем зарабатывает, и теперь изменить не смог. И вот тогда-то, Клауса разыскал некий человек – немец, как сказал господину Вальцу мой муж. Немец сообщил юному стюарду, что выкупил его долги и простит их все, ежели тот возьмется за одно щекотливое «дельце», требующее от него знаний и навыков, полученных на химическом факультете.

Всю глубину отчаянного своего положения Клаус осознал не сразу и за «дельце» взялся. Щекотливые поручения он выполнял и прежде, что уж говорить. Понимание, – что изготовил он взрывчатое вещество для самого настоящего террористического акта, что пострадают люди, да и сам он едва ли останется цел после всего, – настигло юношу за неделю до отправки рейса. К финалу этого рейса он должен был встретиться с покупателем, передать взрывчатку и, вероятно, погибнуть… Клаус испугался. И лишь теперь огорошил родителей бедственным своим положением. А те, разумеется, пошли на все, чтобы спасти сына.

Господин Кох заложил прибыльный свой бизнес, через сына вышел на немцев-заказчиков, умолял их принять деньги и тем закрыть долг. Заказчики, разумеется, от сделки отказались. Более того, шантажом заставили все семейство Кохов, включая малых детей, присоединиться к рейсу в качестве пассажиров – чтобы Клаус не выкинул вдруг что-то еще…

– Эти люди здесь, на пароходе, – исподлобья глядя на Вальца, вкрадчиво говорил ему Жан. – И они от самого Ростока следят за каждым шагом Клауса и его семьи. Вы имеете большую власть, господин Вальц, и в ваших силах изолировать этих людей, чтобы они не навредили Кохам.

Я стояла чуть в стороне от мужчин. Молчала и даже боялась вздохнуть, только переводила нервный взгляд с одного лица на другое да пыталась унять эмоции, вцепившись для того пальцами в спинку кресла.

Вальц не верил Жану, это было очевидно. Последнюю просьбу проигнорировал, ровно не слышал, только холодно уточнил:

– Отчего же Кохи решили открыться вам? Вам – французу!

– Как раз потому, что я француз. Это немцы запугали Кохов, угрожали расправой малолетним детям. Немудрено, что Кохи вам не верят. Более того, они вас боятся – и вас лично, господин обер-лейтенант, в том числе.

Вальц моего мужа все же недооценивает. Едва ли Жана мучили те мысли – о лжи и притворстве – что меня. Нет, его совесть молчала. Или он отлично скрывал эти свои муки.

Покуда Жан говорил, ни один мускул на лице его не дрогнул, а голос был до того спокоен и уверен, что заподозрить во лжи его было невозможно. Ложь можно было лишь почуять, как дикие звери чуют опасность.

И Вальц, безусловно, что-то чуял…

А меж тем, Жан стоял, обращенный ко мне, видел мое смятение и то, как напряжены мои нервы. Не укрылось от него и то, как я, им поддавшись, подняла брошенный в кресло ридикюль и осторожно втянула из него уложенный за подкладку миниатюрный револьвер. Сжала в ладони рукоять и спрятала в складках юбки.

Жан моргнул и чуточку приподнял брови, но более никак своих чувств не проявил.