Тайны народа

Глава VII

Таков был результат Бретонской войны, результат призыва к оружию, который сделали жрецы с высоты священных камней Карнакского леса после добровольной жертвы моей сестры Гены, того призыва к оружию, который окончился Ваннским поражением. Но Галлия, хотя и потрясенная со всех сторон, не должна погибнуть. Вождь ста долин вынужден был покинуть Бретань, но он поднимет еще другие племена, оставшиеся свободными.

Гезу! Гезу! Не только бедствия святой и горячо любимой родины разрывают мне сердце, но и несчастья близких. Насильно покорившись своей судьбе, я мало-помалу восстанавливал свои растраченные силы, и надежда получить от барышника какие-нибудь сведения о детях ни на одну минуту не покидала меня. Я их описывал ему самым тщательным образом, но он всегда неизменно отвечал мне, что среди тех маленьких пленников, которых он видел, не было детей, хоть сколько-нибудь похожих на моих, но что некоторые купцы имеют обыкновение прятать от всех своих рабов до самого дня публичного торга. Он также сообщил мне о прибытии на галере благородного вельможи Тримальциона, того самого вельможи, который покупал детей и одно имя которого заставляло меня дрожать от ужаса и отвращения.

После пятнадцати дней тюремного заключения наступил наконец день торга. Накануне его ко мне в тюрьму явился фактор. Дело было вечером, он сам принес мне еду и присутствовал при моем обеде. Между прочим, у него был с собой сосуд со старым галльским вином.

— Друг Вол, — сказал он мне со своей обычной веселостью, — я доволен тобой! В твоем теле прибавилось жиру, и у тебя нет больше тех безумных вспышек, которые так пугали меня. Если ты и не кажешься очень веселым, то, по крайней мере, я не вижу больше в тебе ни грусти, ни тоски. Мы выпьем вместе с тобой за то, чтобы ты попал к доброму хозяину, мы выпьем за ту прибыль, которую ты принесешь мне.

— Нет, — ответил я, — я не буду пить.

— Почему же?

— Рабство делает вино горьким, а в особенности вино той страны, в которой родился.

— Ты плохо отплачиваешь мне за мою доброту! Твоя воля! Но я хотел первую чашу осушить за твою судьбу, а вторую — за возможность твоего свидания с детьми. У меня на это есть свои основания.

— Что ты говоришь? — воскликнул я голосом, полным надежды и тоски. — Ты знаешь что-нибудь о них?

— Я ничего не знаю… — ответил грубо фактор и встал, словно собираясь уходить. — Ты отказываешься от моего дружеского предложения… Ты хорошо поужинал, спи спокойно.

— Но что ты знаешь о моих детях? Говори! Я заклинаю тебя, говори!..

— Только вино могло бы развязать мне язык, друг Вол, а я не принадлежу к числу тех людей, которые любят пить одни. Ты же слишком горд, для того чтобы выпить со своим хозяином. Спи хорошенько до завтра, до торга…

И он снова сделал шаг к двери.

Я испугался возможности рассердить этого человека, противясь его фантазии, и не воспользоваться случаем узнать что-нибудь о моих маленьких Сиомаре и Сильвесте.

— Ты непременно хочешь, чтобы я пил? — сказал я ему. — Ну так и быть, выпью, и особенно буду пить в надежде скоро увидеть сына и дочь.

— Ты любишь, чтобы тебя упрашивали, — ответил фактор, приближаясь ко мне на расстояние длины моей цепи и наливая вином две полные чаши.

Я позднее припомнил, что он так медленно подносил свою чашу к губам, что у меня не было возможности удостовериться в том, пил ли он вино или нет.

— Ну, — прибавил он, — выпьем! Выпьем за тот барыш, который ты принесешь мне завтра.

— Да, выпьем за надежду увидеться с моими детьми.

И я в один прием осушил чашу. Вино показалось мне превосходным.

— Теперь и я сдержу свое обещание, — сказал фактор. — Ты говорил мне, что повозка, в которой находилась твоя семья в день Ваннской битвы, была запряжена четырьмя быками?

— Да.

— Четырьмя черными быками, причем у каждого из них посередине лба находилось маленькое белое пятно?

— Да, все четыре быка были братьями и походили друг на друга, — ответил я, не будучи в состоянии удержаться от вздоха при мысли об этой прекрасной четверке, взросшей на наших лугах, которой любовались всегда мой отец и моя мать.

— Эти быки носили медные ошейники, украшенные бронзовыми колокольчиками, подобными этим? — продолжал фактор, роясь в кармане.

Он вытащил из него колокольчик и показал мне.

Я узнал его — он был сделан моим братом-оружейником Микаэлем и носил его клеймо, как и все сделанные им вещи.

— Это тот самый колокольчик, который носили наши быки, — сказал я ему. — Не можешь ли ты дать мне его? Ведь он не имеет для тебя никакой ценности.

— Что, — ответил фактор, смеясь, — ты и себе хочешь повесить на шею колокольчик, друг Вол? Это твое право. Бери его. Я принес его только для того, чтобы узнать, принадлежала ли та четверка быков, с которой он был снят, к колеснице твоей семьи или нет?

— Да, — сказал я, положив в карман своих панталон этот колокольчик, может быть, единственную вещь, которая у меня осталась от прошлого. — Да, эта четверка была нашей, но мне показалось, будто один или два быка во время стычки упали ранеными?