Тайны народа

Место, занятое моим хозяином для продажи рабов, находилось недалеко от сарая, где мы были заключены как пленники. Оно представляло из себя нечто вроде палатки, с трех сторон окруженной досками, покрытой холстом и устланной соломой. Подобного рода палатки были расположены по левую и правую сторону пустого пространства, имевшего вид улицы. Здесь прогуливалась толпа офицеров и римских солдат, покупатели и продавцы рабов и другие люди, следовавшие за военными. Они рассматривали размещенных под навесами пленников с насмешливым и оскорбительным любопытством. Мой хозяин сообщил мне, что его место на рынке находится, как раз напротив лавки его собрата, купившего моих детей. Я бросил взгляд на лавку, находившуюся напротив, но ничего не мог увидеть, так как опущенный холст скрывал ее вход. Я услышал только спустя несколько минут проклятия и пронзительные крики, смешанные с жалобными стонами женщин, кричавших по-галльски следующее:

— Лучше смерть… лучше смерть, чем оскорбления!

— Эти глупые трусихи разыгрывают из себя весталок потому только, что их хотят голыми показывать покупателям, — сказал мне фактор.

Затем он повел меня в самый конец нашей палатки. Проходя ее, я насчитал в ней девять пленников, из которых одни были совсем юными, другие — моих лет, и только двое перешли зрелый возраст. Некоторые из них сидели на соломе с опущенной головой, избегая взглядов любопытных, другие лежали, уткнув лицо в землю, третьи стояли, бросая вокруг себя свирепые взгляды. Сторожа с кнутами в руках и с мечами на поясе наблюдали за ними. Фактор указал мне на деревянную клетку, имевшую вид ящика, поставленную в самом конце лавки, и сказал:

— Друг Вол, ты являешься жемчужиной и сокровищем в моей лавке. Сравнение между тобой и другими рабами будет весьма невыгодным для них. Как опытный купец я постараюсь продать сначала то, что менее ценно. Мелкую рыбку всегда сбывают раньше крупной. Прошу тебя, сядь в эту клетку.

Я повиновался и вошел в клетку. Хозяин закрыл за мной дверь. Я мог в ней стоять во весь рост, а отверстие в потолке позволяло мне дышать, не высовываясь наружу.

Вскоре в воздухе пронесся звук колокола — сигнал к началу торга. Со всех сторон раздались пронзительные возгласы выкрикивавших цены глашатаев, сливавшиеся с говором продавцов человеческого мяса, расхваливавших своих рабов и зазывавших покупателей к себе в лавки. Несколько человек пришли посмотреть товар фактора. Не понимая языка, на котором он говорил с ними, я угадывал по интонации его голоса, что он хитростью старается расхвалить свой товар, пока глашатай выкрикивал предложенные цены. Временами сильная возня поднималась в лавке, прерываемая проклятиями купца и свистом плетей надсмотрщиков. Вероятно, они били кого-нибудь из моих товарищей по плену, отказавшихся следовать за новым хозяином, но вопли быстро стихали под грубыми руками сторожей, затыкавших беспокойные рты. Иногда до меня доносился глухой шум отчаянной, но немой борьбы… И эта борьба прекращалась усилиями сторожей. Меня пугало мужество пленных. Я не понимал больше, что значит протест и смелость.

Я сидел, погруженный в унылую апатию, когда дверь клетки отворилась и фактор, весь сияя от радости, воскликнул:

— Все проданы, кроме тебя, моя жемчужина, мое сокровище! И — клянусь Меркурием, я в благодарность за сегодняшние барыши обещаю ему жертву! — я думаю, что нашел и для тебя покупателя, с которым смогу столковаться.

Хозяин вывел меня из клетки. Я прошел через лавку, где не заметил ни одного раба, и очутился перед человеком с седыми волосами и суровым равнодушным лицом. На нем был военный костюм. Он сильно хромал и опирался на трость из виноградной лозы, указывавшую на его звание центуриона римской армии. Фактор сорвал сзади шерстяное покрывало, накинутое мне на плечи, и я остался обнаженным до пояса. Затем я должен был снять панталоны — мой хозяин, гордясь своим товаром, хотел показать меня покупателю совершенно голым.

Несколько любопытных, собравшихся на улице, разглядывали меня. Я опустил глаза, чувствуя стыд, боль… но не гнев.

Прочитав ярлык, висевший у меня на шее, покупатель стал медленно осматривать меня, одобрительно кивая купцу, с обычной живостью говорившему ему что-то по-латыни. Довольно часто он прерывал его, чтобы измерить четвертями то размер моей груди, то толщину моих рук и ляжек, то ширину плеч.

Этот первый осмотр, по-видимому, удовлетворил центуриона, так как фактор сказал мне:

— Ты моя гордость, друг Вол, твое сложение нашли безукоризненным! «Ну, — сказал я покупателю, — разве греческий скульптор не сделал бы этого великолепного раба натурщиком для статуи Геркулеса?» Мой клиент согласился со мной. Теперь надо ему показать, что твоя сила и ловкость не уступают твоим внешним достоинствам.

И, указывая на свинцовую гирю, принесенную нарочно для этого испытания, мой хозяин сказал, развязывая мне руки:

— Ты возьмешь обеими руками эту гирю, поднимешь ее над головой и будешь держать ее в воздухе, пока хватит сил.