Тайны ночных улиц

Беседовал с Лозициным не Кочетов, а дознаватель, фамилию которого Валерий не запомнил. Вопросы кружили, как мухи вокруг навозной кучи, отзываясь звоном в мозгу. Алиби сегодня не требовали, дознаватель пытался выяснить источники Лозицина. Откуда де он получал информацию, есть ли у него знакомые в органах? Валерий хотел было сказать, что тексты нашёл в почтовом ящике, после чего набрал на компьютере и отправил от своего имени, но не решился. Так и твердил в сотый, в тысячный раз, что ничего не знал о совершённых преступлениях, а записывал то, что приходило в голову, будто расслышав слова среди эфирных помех. Измотав сценариста многочасовой беседой, дознаватель уступил место очкастой дамочке. Та показывала бесчисленное множество каракулей и клякс, интересуясь, на что они похожи. Лозицина уже тошнило от картинок, но ему не давали отдыха, позволяя лишь глотнуть воды из гранёного стакана. Раскладывая спички и зубочистки по разным кучкам, он отвечал на пустяковые вопросы, пальцы дрожали, да и всего трясло.

Не помня себя от переутомления, Лозицин приехал домой. Голова напоминала котёл, из которого выскребли содержимое. Пошатываясь, Валерий брёл на кухню. Страшно хотелось пить. Поесть тоже надо бы, но готовить не мог. Пил прямо из чайника. Всё! Спать! К счастью, развязался со всей этой жуткой историей, во всяком случае, арестовывать его никто не собирается. Что это? На пороге комнаты Валерий ощутил чьё-то присутствие в темноте. Хотя, почему чьё-то? Он знал кто там! Войс! Снова явился! Несчастный рванул к выключателю, комната осветилась. Зачем он это сделал?! Зрелище жуткое. В центре комнаты стоял, не касаясь пола, омерзительный тип. Под нависшими надбровными дугами полыхали адским костром глаза. Они жгли сердце, превращая его в угли.

Ноги Валерия одеревенели, пальцы сжались в кулаки, язык присох к нёбу. Тишина давила, растягивала минуты в бесконечность. Господи, за что?! Хотелось исчезнуть, раствориться, растаять…

– Сядь! – приказал, расщепляя сознание, знакомый, но громкий теперь голос.

– Я не буду набирать это больше, – почти не шевеля застывшими губами, ответил Валера.

В тот же миг его подняло и швырнуло в угол комнаты. Он ударился локтём о стол и ногой о системный блок. Экран засветился.

– Пиши! – резало кинжалом.

– Контракт завершён, я не заключал новый, – стонал Лозицин, – пощади! Не могу больше…

– Ты будешь печатать, ничтожество! Печатать и отсылать редактору!

Над Валерием нависла землистого цвета гуттаперчевая морда. Рот смердящим провалом рокотал угрожающе. Ноздри раздувались, играя нервно и злобно.

– Не-ет… оставь меня… – Лозицин не мог управлять телом, говорил с трудом. Пальцы хаотично давили на клавиши, голова дрожала, слёзы капали на столешницу. – Пусти…

– Ты будешь делать, что тебе говорят, падаль, – ядовито шипел Войс. Тонкими когтистыми пальцами он сдавил горло Валерия. – Открывай «Ворд», гнида!

– Изыди-и-и, – из последних сил шептал парень.

Горло сдавило сильнее, слышался хруст. Дикая боль! Воздух исчез. Вакуум! Лозицин раскрывал рот, как старательный оперный певец в ролике с выключенным звуком. Мир потемнел, в черноте сверкали жёлтые звёзды. «Конец», – висело в исчезающем сознании.

Тьма. Миллиарды искорок кружат, удаляясь, собираясь в хороводы, гаснут и вспыхивают вновь. Голову сдавило гигантскими тисками. Вот-вот содержимое черепной коробки выплеснется наружу. Слышен смех – едкий, колючий, нескончаемый. Шевелиться невозможно, мышцы сковало, словно под кожу загнали сто атмосфер.

– Изы-ы-и-и-ди… – тоненько стонет в мозгу.

Губы не шевелятся, в горле – пустынная сушь. Глаза зажмурены.

– Хи-хи-хи, – шаловливый смех сопровождают болезненные щипки.

– Брысь! – надоевший до оскомины голос, – брысь, чертенята! Рано. Он ещё нам полезен.

Лозицин приоткрыл веки, следя сквозь ресницы за происходящим. Миниатюрные – не больше кошки – уродцы скачут вокруг и один за другим исчезают под взглядом громадины-Войса. Его мерзостное лицо имеет выражение достойное заботливого воспитателя, методично призывающего подопечных к дисциплине. Не прошло и двух минут, как передышка, полученная благодаря нашествию «мелочи», иссякла. Соавтор обернулся к Валерию:

– Печатай, дурень! Комната в доме Веры Фёдоровны… – диктовал спокойно, как и прежде: ровно, одноцветно, с паузами и подсказками, где надо ставить знаки препинания.

Боль в затылке, шее и плечах не позволяла сопротивляться. Ненавидя себя за слабость, Лозицин бил клавиши. Текст уплывал, прятался за васильковой рамкой «Вордовского» окна, не оставляя впечатления. Единственная мысль пульсировала в голове Валерия: «Проиграл… попал в рабство… не вырваться!» Столкнувшись с Войсом воочию, Лозицин окончательно утратил иллюзии – отнюдь не Муза посетила закоренелого технаря, не космический разум снизошёл: банальные бесы из церковных сказок взяли его в оборот.