Тайны Парижа

– Дочь моя, – продолжал Мориц Стефан. – Да я скорее предпочту увидеть тебя влюбленной в живописца, дебютирующей перед пустым залом «Одеона», доверяющей дружбе женщин, чем женою лорда Г.

– Однако, – заметила Нини Помпадур, неглупая и пикантная, небольшого роста брюнетка. – Если у Фульмен есть долги…

– Ба! – ответила Фульмен. – Если я выйду замуж за лорда Г., то уж никак не из-за того, что у меня нет средств, а единственно от скуки. У меня тридцать тысяч ливров годового дохода!

– Тридцать тысяч ливров дохода! – воскликнул Мориц. – Да если бы меня звали Фульмен и у меня было такое состояние, то вместо того, чтобы вступить в брак, я весь отдался бы удовольствиям и безумной любви, бредил бы о безднах хаоса и о страсти будущего поклонника, влюбленного в королеву или обожаемого актрисой: два рода любви, которые неизлечимы.

– Дорогой Мориц, – прервала его Фульмен, – твоя короткая речь прекрасна и как нельзя лучше подойдет ко второй странице твоего журнала. Подумав хорошенько, в ней можно, быть может, найти смысл.

– Смейся, смейся! – спокойно заметил Мориц. – Через год леди Г. поймет то, что я сказал сегодня вечером Фульмен.

– Фульмен понимает это, мой милый. Но теперь я прошу у вас уже не совета, но времени подумать, то есть сегодняшнюю ночь. На рассвете я приду к решению.

– Фульмен, – спросил Мориц, – хочешь держать пари?

– Какое?

– Если я скажу тебе одно слово или, отведя тебя в сторону, сообщу тебе кое-что, то ты сейчас же откажешься от мысли выйти за лорда Г.

– Ей-богу! – смеясь, воскликнула Фульмен. – Мне очень хочется узнать твою тайну.

– В таком случае пойдем.

Мориц Стефан встал. Фульмен последовала его примеру.

– Милостивые государыни и государи, – сказала она, – я вернусь через две минуты.

Она провела литератора из столовой в будуар и заперлась с ним там. Мориц сел рядом с нею.

– Милая моя, я знаю тебя, ты воплощаешь в образе женщины всем столь известный образ Дон Кихота.

– Правда, – согласилась Фульмен.

– Препятствия раздражают тебя, увлекают и притягивают. Из всего, что я только что сказал тебе, ты слышала и приняла к сведению только одно, а именно, что твое независимое положение дает тебе право мечтать о романтической, полной приключений любви, которая будет раздражать твои нервы, возбуждать воображение и подстрекать твою гордость.

– Ты говоришь, как книга, мой милый, – сказала Фульмен, – к несчастью…

– Ну, теперь послушаем твое возражение!..

– К несчастью, – докончила Фульмен, – любви, о которой ты говоришь, не существует.

– Ты думаешь?

– В течение десяти лет я ни разу не встречала такого человека, который, увидев меня, не упал бы тотчас же на колени предо мною. Однако…

Она остановилась и, по-видимому, колебалась.

– Однако, – продолжал Мориц Стефан, – ты бы хотела встретить такого, не правда ли? Одного из тех людей, которые проходят в толпе с опущенными глазами, задумчивым челом, замкнутым сердцем, поглощенные высшими стремлениями, овладевшими всею их душой, всем их существом… одного из тех людей, у которых улыбка, отражающая сияние их души, не исчезла бы с губ даже тогда, если бы обрушилось над ними небо…

– Ты прав, – задумчиво проговорила Фульмен.

– Ты видишь теперь, моя тигрица с розовыми ноготками, – вскричал журналист, – что я разгадал тебя… О, женщина из мрамора и стали, – продолжал он, видя, что она о чем-то глубоко задумалась, – как я хотел бы видеть тебя влюбленной в одного из тех святых, всеми почитаемых, кроме таких женщин, как ты. Я хотел бы видеть, как глаза твои загораются от ревности, а твои коготки притупляются о каменное сердце, навсегда отданное другой, твой голос сирены и очаровательная улыбка разбиваются о страсть, которую ощущают к другой, подобно тому, как волна океана вечно и тщетно бьет в утес, который пытается сдвинуть с его гранитного пьедестала.

По мере того, как говорил Мориц, лицо Фульмен совершенно преобразилось. Фульмен была именно такой женщиной, о которой мог бы мечтать поэт. Когда глаза ее блестели, в них отражался небесный огонь; она была бледна, нервна и страшно красива; черные волосы ее были необычайно густы, губы алы, как июньские вишни, зубы ослепительно белы; когда она бывала чем-нибудь взволнована, едва заметная морщинка появлялась на ее широком лбу, а розовые ноздри раздувались, дыхание становилось чаще, а грудь подымалась, предвещая бурю.

– Ого! – пробормотал Мориц Стефан. – Мне кажется, что ты наконец-то поняла меня.

– Да, – сказала Фульмен, – я хотела бы встретить такого человека, который взглянул бы на меня равнодушно, даже с презрением, который поднял бы чело среди всех этих склоненных голов и с улыбкой пожал бы плечами в тот день, когда я пожелала бы быть любимой им… Но ты ошибаешься, мой бедный Мориц, мы с тобою поэты, но мы забываем, что все остальные люди угодливы, тщеславны и низки. Того, о ком ты говоришь, не существует.

– Ты ошибаешься, – ответил Мориц, – я знаю такого человека, о котором ты мечтаешь.

– Ты?

– Я! – спокойно подтвердил Мориц Стефан.

– И этот человек молод?

– Молод, красив, умен и… богат.

– О! Мне до последнего нет дела! И… он любит?