Тайны Парижа

Арман начал отрицать свою любовь после того, как признался в ней; когда он услыхал слова Фульмен, принужденная улыбка исчезла с его губ. Он вдруг сделался мрачен, задумчив и, по-видимому, погрузился в какие-то воспоминания, заставившие его забыть место, где он находился, и сделавшие его глухим к шуткам, к взрывам смеха, к шумному веселью, царившему вокруг него.

– Ну! – вскричал Мориц. – Он похож на Архимеда, решающего свою проблему. Земля может рушиться или разверзнуться, и он не заметит этого.

– Ты ошибаешься, Мориц, – сказал Арман, быстро подняв голову, хотя винные пары, без сомнения, уже бросились ему в голову.

– Арман, – прервала его слова Фульмен, заметившая, что бледность молодого человека сменилась легким румянцем, свидетельствовавшим о его опьянении, – выпейте-ка за здоровье женщины, которую вы любите, и сохраните тайну ее имени.

Нервная дрожь пробежала по телу Армана, и рука его, подносившая стакан, тряслась.

– Та, которую я люблю, не имеет имени, – сказал он.

– Женщина без имени, вот-то потеха! – рассмеялась Мальвина.

– Мориц был прав, – продолжала Нини Помпадур, – начало походит на роман.

– А кончится, как драма в театрах Амбигю или Порт Сен-Мартен, – сказал Мориц гробовым голосом.

Арман поднял на него неподвижный тусклый взор, свидетельствовавший о том, что опьянение уже наступило.

– Наконец, – воскликнул он, нервно смеясь, – если вам уж так нужно знать ее имя, то зовите особу, которую я люблю, «Дамой в черной перчатке»! Другого имени ее я не знаю.

– Господа, – сказала Нини Помпадур, – Арман пьян.

– Возможно.

– И он бредит.

– Нисколько.

– Так почему же он зовет ее «Дамой в черной перчатке»?

– Потому, что я всегда видел, что на правой руке ее была надета черная перчатка.

– И на ней всегда была только одна перчатка?

– Да, одна.

– А где вы встречали ее? – спросила Мальвина.

– Везде.

– Значит, эта женщина – призрак?

– Может быть…

– Решительно, – пробормотала Нини Помпадур, – Арман или смеется над нами или пьян.

– Допустим, что я пьян, и оставьте меня в покое с моей любовью, – сказал он нетвердым голосом, обнаруживавшим в нем лихорадочное нетерпение людей, чувствующих, что они начинают терять рассудок, а вместе с тем могут выдать тайну, которая до тех пор так тщательно скрывалась ими.

– Нет! Нет! – настаивала Фульмен. – Вы должны рассказать нам о вашей странной любви, Арман.

– Моя любовь – одна мечта…

– Пусть так! Ну, и мы тоже помечтаем… Теперь два часа ночи, и в это время обыкновенно засыпают.

– О! – сказала Мальвина, усадившая рядом с собою на маленький диванчик банкира, – что касается меня, то я уже сплю и вместо подушки взяла миллионера. Я уверена, что увижу золотой сон.

Арман был по-прежнему мрачен и задумчив и опустил свою отяжелевшую голову на грудь. Фульмен поняла, что время признания наступает. Действительно, Арман взглянул на нее и сказал ей с горькой усмешкой, в которой вылились его давно сдерживаемые немые страдания.

– Итак, вам очень хочется узнать человека, который безнадежно любит женщину, взор, улыбка и вся жизнь которой является загадкой?

– Еще бы! – воскликнула Фульмен. – По-моему, это интересно.

– Дорогая моя, – продолжал Арман, – «Дама в черной перчатке» вот уже год повсюду является на моем пути. Я гнался за нею и никак не мог настигнуть. Это не женщина, это – призрак, мечта, что-то воздушное и неуловимое, беспрестанно ускользающее.

– Я прошу, – сказал Мориц Стефан, – описать сначала ее физический облик, а к духовному мы перейдем потом.

– Она – высокого роста, стройная блондинка…

– Как героиня Вальтера Скотта, не правда ли?

– Как Мальвина Оссиана. Ее большие темно-голубые глаза имеют странный блеск: они то печально сверкают, то действуют так таинственно и магнетически, что волнуют человека и гипнотизируют его.

– У меня дрожь пробежала по спине, – прервала рассказ Армана насмешница Нини Помпадур.

– Эта женщина, – продолжал Арман, – или ангел, или демон. Это мне неизвестно; быть может, она скрывает в сердце страсть, и ее лицо под холодной маской равнодушия не гармонирует с ее душевными волнениями. А быть может, это холодный вампир, поступки которого рассчитаны заранее, и сердце ее бьется так же правильно, как стенные часы? Повторяю: это мне не известно, но я знаю только одно, что я ее люблю… О! Любовь, которую она мне внушила, была для меня каплей, подобной капле кислоты, падающей на металлическую пластинку и понемногу просверливающей в ней отверстие, разрушительное действие которой не прекращается ни на минуту.

Нини Помпадур, услышав последние слова, поднесла руку ко лбу и сделала жест, который можно было истолковать таким образом:

«Решительно, этот мальчик теряет разум».

– Дорогая моя, – сказал Арман, понявший ее движение, – вы, может быть, правы – я сумасшедший… но сумасшествие, имеющее источником любовь, так печально, что смеяться над ним, как это делаете вы, бесчеловечно.

– Простите! – пробормотала Нини Помпадур. – Я думаю, что вы шутите. Вы говорите обиняками, загадками, которые, согласитесь, до некоторой степени могут возбудить в нас сомнение.