Тайны Ракушечного пляжа

И вот теперь у нее появилась маленькая индийская сестренка шестнадцати месяцев от роду. Разница в возрасте была слишком велика, чтобы Анн-Мари когда-нибудь смогла с ней так по-сестрински общаться, как со мной. Тем не менее меня терзало какое-то подспудное волнение. Семья Гаттманов казалась мне и без того полной. Совершенной. Родители — успешные творческие люди. Интеллигентные бабушки и дедушки. Красивые, талантливые и самостоятельные дети. Золотистая семья, сверкающая блеском меда и яблочного сока, что же к ней можно еще добавить? Ничего. Ничто было не в силах сделать ее еще лучше.

Я представляла их себе как некое строение, которое возводилось из поколения в поколение и теперь достигло наивысшей точки, а Анн-Мари была сверкающим шпилем на его вершине. Здание, в котором я была гостем желанным, но неспособным ничего привнести. Этой семье было больше абсолютно ничего не нужно. Любой новый камень — пусть даже самый маленький — мог только все разрушить.

Я вылезла из канавы и решила, что мое беспокойство беспочвенно. Сколько раз я ревновала Анн-Мари к ее стокгольмским подругам? К Пие, Нилле или как там их звали. Много раз, вынимая по пути к Анн-Мари почту, я находила в ящике Гаттманов их открытки и письма, и у меня возникал сильнейший соблазн разорвать их. Я представляла, что Анн-Мари привезет одну из этих девчонок на дачу, покажет ей наши места и расскажет наши тайны. Но все это было лишено оснований. Анн-Мари была моей летней подругой.

Маленькая индийская сестренка никак не повлияет на наши отношения. Заниматься ею, естественно, будет Карин. Мы же с Анн-Мари будем вместе, как и прежде. Ничего не изменится.

Так я говорила сама себе, шагая по нашему каменистому, неблагодарному участку с газетой под мышкой.

~~~

День летнего солнцестояния — «праздник середины лета» — обычно отмечался у Гаттманов довольно скромно. Селедка и клубника. Когда позволяла погода, ходили на танцплощадку. Собирались только члены семьи и иногда кто-нибудь из стокгольмских приятелей Йенса. В последние годы старшие сестры праздновали с компанией на острове Каннхольмен.

Летом 1969 года все было по-другому. Приехали оба брата Оке — Свен и Дан — со своими семьями, а также мать Карин — древняя сухощавая дама, которую я прежде никогда не видела и которая, похоже, состояла исключительно из жил, шляпы от солнца и трости.

Приехал художник Пер Нурин с семьей. Они приходились Карин какими-то дальними родственниками, но обычно появлялись у Гаттманов только в августе, когда все собирались и торжественно пробовали первых раков.

Приехали Мортен, приятель Йенса, и даже его родители, которые обычно лишь притормаживали свой огромный катер у наших мостков, пока их сын спрыгивал на берег со своими пожитками, а потом пенящейся стрелой исчезали вдали, — на этот раз бросили якорь, сошли на берег и остались на несколько дней.

На лугу, по другую сторону дороги, разбили несколько палаток. Там жила молодежь, а взрослые теснились в доме и на катерах.

На кухне был накрыт большой шведский стол. Ели на веранде или на земле, расстелив одеяла. Пер Нурин разгуливал по участку и играл на флейте. Дочка Свена Гаттмана пела американские песни протеста, аккомпанируя себе на гитаре. Все это вместе напоминало какую-то странную ярмарочную площадь, с палатками, лодками, машинами, собаками, детьми и взрослыми, и конечно же на лугу воздвигли огромное праздничное «майское дерево».

Все мы оказались там по одной и той же причине. Нам хотелось увидеть приемную дочь Гаттманов.

В 1969 году усыновленный за границей ребенок был еще в диковинку и вызывал интерес. Как, собственно, и сами иностранцы. Если сегодня встать на перекрестке в центре Гётеборга, за считанные секунды мимо тебя пойдут сомалийцы, иранцы, гамбийцы, турки, филиппинцы и много кто еще, а ты и глазом не моргнешь. Но не стоит забывать, что в те времена все было по-другому, поэтому появление Майи и вызвало такой переполох.

Сведения об остальном мире мы черпали только из телевизора. Азия. Африка. Нищие, голодные, страдающие люди. Контраст с нашей собственной жизнью. Ужасающая несправедливость. А теперь маленький кусочек этого мира попал сюда. И это был точно такой же человек, каких мы видели на телеэкране. Чуть более месяца назад эта малышка жила среди мух и грязи в перенаселенной Индии. А теперь она здесь! В Тонгевике. На летнем лугу Бухуслена, возле «майского дерева».

Она сидела на одеяле с венком из ромашек, лютиков и клевера на черных волосах. В ярко-желтом сарафане. Смуглая, куда темнее, чем мы могли предположить. Даже белки глаз у нее были не чисто-белые, а чуть коричневатые.

Карин сидела рядышком, чтобы подхватить Майю, если та опрокинется на спину. Майя только что научилась сидеть. Когда ее привезли в Швецию, она просто лежала, ни на что не реагируя. Но, отъевшись и обретя силы, она очень быстро научилась сидеть. Ходить она еще не умела, но всем казалось, что очень скоро малышка уже будет разгуливать на своих маленьких, темненьких ножках.