Тайны Римского двора

Под предлогом борьбы с равнодушием его посчитали как бы противным успеху и благосостоянию религии и авторитету её догматов, были возбуждены опасные волнения, которые надеялись победить и уничтожить, но они оказались неукротимыми.

Лицемерие одних, фанатизм других, невежество тех и гордость этих породили зло.

При таком положении дел естественно возбудились сильные и неодолимые раздражения, которые сами не просились наружу.

Не очевидно ли, что если бы тридцать лет тому назад духовенство и его сторонники поняли, что для алтаря не было на земле большего места, чем то, которое он уже занимал, что если бы они имели настолько здравого смысла, чтобы спокойно наслаждаться предоставленными им благами, то их нынешнее положение было бы гораздо спокойнее?

Незнание нравов, мыслей, желаний и мнения Франции заставило их мечтать о возврате навсегда исчезнувшего положения вещей; средства религии казались им наиболее удобными для достижения цели, и Рим возбудил жесточайшие нападения против того, что все были расположены уважать.

В 1830 году великий и страшный урок, показавший стольким людям тщетность их попыток, никого не образумил. Одни не поняли великодушия победителей, а эти, уступая быстрому раздражению, не заметили слабости тех, которые старались принудить их к чрезмерным излишествам.

Вместо того чтобы послушаться этих новых и торжественных предупреждений, ими воспользовались, чтобы попробовать ещё раз восстановить неоднократно разрушенное прошедшее.

Франция, по своей искренности и правдивости, не поверила этому непонятному упрямству; но факты не замедлили рассеять все сомнения.

Нравственное спокойствие, которое было удерживаемо в мыслях своих заботами о материальных выгодах, нашло сначала общее чувство неверующим и беспечным; под защитой такого положения дел зло сделало значительные шаги.

Неприятель имел многочисленные сведения благодаря секретному и таинственному союзу, существующему между всеми правительствами. Хотели подавить политическое освобождение и всё, что только насиловало мысль, вело к этой цели; между политическим и религиозным самодержавием был подписан тайный договор; мы также будем иметь случай сказать, какими лицемерными и тайными путями удалось проникнуть в заговор власти. Со стороны тех, которые благоприятствовали такому захвату власти, было и на этот раз полнейшее незнание французских идей. Но со стороны тех, кто вообразил себе, что настала минута всё захватить, было непонятное безумие. Иезуиты возвратили себе мало-помалу всё своё положение; административные снисхождения, стремление и управление официального образа действий — всё склонилось к набожности; и тайная благожелательность увеличивала доверие и силы тех, которые укреплялись в тени; здание восстанавливалось камень за камнем.

Нетерпение высшего духовенства выразилось невпопад; епископы, возбуждаемые и поддерживаемые коварными ласками и мистическим подражанием, открыто восстали против университета и возвышенного преподавания академических кафедр; уступая ультрамонтанским подстреканиям, они обвинили в неверии всех тех лиц, заведовавших народным образованием, которых они хотели изгнать, чтобы вверить ожидавшим этого иезуитам воспитание юношества и будущее страны.

Так как всё это происходило во время Реставрации, то страна, казалось, несерьёзно относилась к такому неожиданному вторжению; тогда, чтобы дать понять опасность, её известили свыше, и каждая семья с ужасом увидела гибель, угрожающую её детям и домашнему благу.

Общественное чувство отвечало с таким шумом на это воззвание, что его нельзя было не принять во внимание.

Замедления, увёртки и нерешительность часто повторялись, и результат мог быть неполон; но после того как общее чувство возвратилось к тому внушительному спокойствию, из которого его заставили так неловко выйти, оно привело в отчаяние тех, которые ещё рассчитывали на ошибки, легко порождаемые увлечением.

Иезуиты удалились медленно и как бы с сожалением из французской страны, столь вожделенной для них, с тех пор как они её потеряли; наконец, казалось, готовы они подчиниться приговору, поставленному против них всеобщей волей. Некоторые из предводителей подали сигнал к отступлению; их парижский миссионер, аббат Дюпанлу, который так напыщенно хвастался, что будет проповедовать в Париже во время нынешнего поста, — уехал.

Общественное мнение, по-видимому, вполне осознало свою силу; оно не волновалось и в особенности благоразумно воздерживалось от всего недостойного. Мы не задумываемся приписать этому воздержанию исход, который столько желаний хотели отдалить.

Иезуиты подготовили тысячи уловок, чтоб утвердиться среди нас, пренебрегая законами, их изгонявшими; теперь же они, кажется, отказались от этих средств.

Без сомнения, они удаляются, с сожалением покидая нас, и это свидетельствует об их отчаянии и утомлении.

Впрочем, не следует пренебрегать наблюдением над неприятелем, столь деятельным и быстрым ко всякому предприятию; малейшие обстоятельства могут возвратить, по-видимому, потерянные ими надежды.