Тайны Римского двора

— Перестаньте, монсеньор... О проклятые жиды!

— Замолчите, донна Олимпия, вспомните, что предстоит вам завтра, а мне пора отправляться к государственному казначею.

Когда Памфилио вышел, донна Олимпия позвонила; вошла хорошенькая камеристка, и графиня отдала ей приказания. Не прошло и четверти часа, как молодая женщина, вся в чёрном, скрываясь под длинной вуалью, садилась в карету у подъезда дворца монсеньора Памфилио; лакей захлопнул дверцы и крикнул кучеру:

— В коллегию иезуитов!

ГЛАВА V УТРО РИМСКОГО ДЕНДИ

Оставив дядю, Стефан, чрезвычайно взволнованный, бродил по Риму, сам не зная, чего ищет; все его любимые удовольствия и развлечения казались ему теперь пошлыми и бесцветными. Но, однако, это не была скука, напротив, ум и воображение его были чрезвычайно возбуждены, кровь кипела, голова горела, как в огне, а сердце билось так сильно, что, казалось, хотело вырваться из груди. Его красивая английская лошадь, предмет восхищения всего Корсо, которой он ещё вчера так гордился, любовница, которую он обожал накануне, и игра, за которой он проводил целые ночи, не нравились ему более. Мысль о бесконечных кутежах, в которых прежде он так охотно участвовал, теперь раздражала его; воспоминание о том, что произошло в саду Пинчио, назойливо стояло у него в голове и унижало его, гордившегося прежде тем, что перешёл все границы оргии. Он перебывал во всех ресторанах: в греческом ресторане разговор казался ему слишком скучен; ресторан дворца Рюсполи был для него слишком шумным; театр марионеток и шутки Полишинеля и Кассандрино, которые, бывало, он так любил, теперь утомляли его. Шум на улицах был для него невыносим, чтоб избежать его, он вошёл в церковь, но не мог молиться; и, кроме нескольких головок мадонн, которые ласкали его мечты, он не заметил ни одного из чудных произведений искусства, наполнявших храм.

При наступлении вечера, когда в городе зажглись огни, Стефан попробовал опомниться. Он обе́гал все театры, побывал в двадцати ложах и в двадцати гостиных; знакомые, видя его таким расстроенным, не могли понять причин его волнения, а он не мог себе объяснить удивления, выражавшегося на всех лицах; он скрылся от общества, которое, по его мнению, всё было глупо и зло. И снова начал он с ожесточением рыскать по улицам и, обегав лучшие части Рима, остановился лишь у ворот жидовского квартала, которые в это время запирались; раздражённый Стефан торопливо вернулся домой и лёг, не сказав ни слова прислуге, встревоженной мрачным видом молодого барина, обыкновенно возвращавшегося весёлым и добродушным.

Стефан провёл бессонную ночь; единственная мысль, не дававшая ему покоя, мысль о Ноемии, мешала ему спать; поутру, чуть рассвело, раздался его нетерпеливый звонок, по которому прислуга сейчас же поняла, что вчерашнее дурное расположение духа ещё не миновало.

Вошедший лакей приподнял занавеси на окнах спальни и подал ему на серебряном, резной работы блюде газеты и письма. Стефан бросил их в ноги кровати, даже не распечатав, хотя записочки были грациозно и кокетливо сложены и издавали такой тонкий аромат, что так и хотелось узнать, соответствует ли их содержание внешнему виду.

Римские денди подражают парижским львам в нравах, манерах и образе жизни, но жилище их совсем не походит на модные квартиры истых фэшенеблей: спальня, где находился теперь Стефан, составляла почти одна всё его помещение. В своём отеле он занимал только одну эту комнату, а остальные отдавал прислуге. Она была очень высока и обширна, стены были выложены сиенским мрамором самого нежного цвета, четыре огромные мраморные с тёмно-пунцовыми жилками колонны на бронзовых пьедесталах поддерживали потолок, покрытый цветами, птицами и этрусскими лепными барельефами; мозаиковый пол с изображением падения Фаэтона; мрачное большое распятие, подарок монсеньора Памфилио; страстная вакханка, весёлая статуя Кановы; старинная кровать без занавесок и несколько стульев, формой напоминающих кафедры, составляли единственную меблировку этой комнаты, а на высоких окнах висели длинные тяжёлые пунцовые занавеси.

Стефан быстро проглотил чашку горячего шоколада, затем, скинув белый шерстяной халат, заботливо принялся за свой туалет, и тогда только лакей узнал в нём своего прежнего господина.

Он уже собирался выйти, когда слуга с прежними церемониями подал ему какую-то медаль. Взглянув на неё, Стефан приказал немедленно впустить человека, принёсшего эту вещь; он снял перчатки, сел и не велел принимать никого более.

Вошедший человек выглядел очень грозно; завёрнутый в широкий плащ, он производил впечатление мрачное и зловещее, а когда сбросил с себя этот плащ, то оказался одетым в костюм, который хотя и должен был принадлежать тибрскому лодочнику, но сильно смахивал на разбойничий наряд из окрестностей Рима. Лицо и фигура этого господина вполне соответствовали его внешнему виду.

— Ну, Карло! — сказал ему Стефан, — отличились мы с тобой вчера, нечего сказать!