Тайны Римского двора

Не таков разгул аристократии. Несколько молодых вельмож, отобедав в ресторане на Испанской площади, ворвались в сад Пинчио; трудно себе представить смятение и испуг, который они производили; их опьянение носило грубый, скотский характер: сквернословие, бесстыдные песни, отвратительные оскорбления и страшные угрозы следовали одно за другим, ярость их изливалась на каждого встречного, всё, что им противилось, они били и топтали; все бежали перед этим вихрем, перед этим живым ураганом.

Между этими бешеными один высокий молодой человек с очень красивым лицом особенно отличался своими неистовствами. Во главе прочих, единогласно избравших его своим вождём, он первый подавал пример всевозможных безобразий, которым предавался сам с невероятной дерзостью. Он был пьян почти до беспамятства, — смятое и испачканное платье, вся его фигура, причёска и блуждающий взгляд носили следы отвратительной оргии; хриплый и прерывистый голос едва слышался за постоянным иканьем, багровые губы отвисли, и по ним текли слюна и пена; это было омерзительнейшее зрелище.

Он был в сильнейшем опьянении, когда к нему подошёл человек, ударил по плечу и обратил его внимание на группу испуганных людей: молодую девушку среди двух старцев, смущённых более её самой, и около них женщина и юноша — слабая и беспомощная защита.

Что произошло между пьяным молодым аристократом и тем, кто к нему подошёл?

Мы этого не знаем, но молодая девушка узнала в последнем незнакомца, который следил за нею в Еврейском квартале и вручил Бен-Саулу анонимное письмо.

Она вскрикнула от ужаса.

При этом крике опьянение молодого вельможи, казалось, вдруг рассеялось, он посмотрел на Ноемию (так как это была она) неподвижными свирепыми глазами, страшно бледный, как будто испытывая какой-то внутренний перелом, и вдруг воскликнул: «Как она хороша!»

И со страшным рёвом он бросился на Ноемию, опрокинув стариков, пытавшихся остановить этот бешеный порыв; он схватил за руку дрожащую Ноемию, а человек, указавший на неё, готов был помочь похитить бедную жертву, когда из толпы выскочил молодой человек, оттолкнул негодяев и поддержал девушку, которую никто не думал спасать. Все свидетели этого смелого поступка, минуту назад замершие при виде опасности, грозившей Ноемии, теперь пустили в дело свои кулаки, обратили в бегство нападавших и наперебой хлопотали около несчастной семьи.

Скоро стало известно, что вельможа, позволивший себе такое недостойное насилие, был Стефан д’Арлотти, племянник прелата монсеньора Памфилио. Что же касается Ноемии, то она, очнувшись, встретилась взглядом со своим спасителем, и он пробудил в девушке то нежное чувство, которое напрасно старался возбудить в ней Еммануил.

ГЛАВА IV НЕПОТИЗМ [3]

Историки, в различные эпохи писавшие о папстве, расходясь во многих пунктах, все соглашались в том, что последствия непотизма крайне пагубны. Двумя главными причинами падения святого престола они считают светскую власть и личное тщеславие пап, столь обильные всякими беспорядками, самым пагубным последствием которых был непотизм.

Они приписывают распространение непотизма при римском дворе Сиксту IV, избранному в 1741 году. «Тогда, — говорит один из них, — было столько же пап, — сколько папских племянников».

«До этого папы, — говорит другой историк, — у прелатов было невероятное число племянников, двоюродных внуков, свойственников и родных, nipoti, pronipoti, cognati et parent!; но когда глава семейства достигал папства, родные бежали, свойственники прятались, внуки удалялись, а племянники держались на приличном расстоянии, каждый отрицал своё родство с папой, потому что в то время у пап было семейство без родных, «sangue senza sangue, carne senza carne et parent! senza parent! — кровь без крови, тело без тела и родня без родных».

«Впоследствии Рим был наводнён мириадами порочных и безнравственных личностей, жаждавших золота и власти и стремящихся к церковным должностям для того только, чтобы согласно принципу, присвоенному духовенством, обогатиться и удовлетворить своему личному честолюбию. Тщеславие и роскошь следовали за ними, а папы потворствовали злу, давая митры, пурпур и кардинальские одежды с такими длинными и широкими шлейфами, что ими можно было бы одеть целую толпу бедных клерков, служащих церкви и питавшихся подаянием мирян», — вот как наивно выражается их негодование.

Рассказывают, что Сикст IV, привыкший к монастырской простоте и мало обращавший внимания на драгоценности, по внушению своих племянников приказал продать церковные бриллианты для уплаты важнейших долгов. Бриллианты были проданы; деньги, вырученные от продажи, отданы племянникам папы, — а долги остались неуплаченными.