И несмотря на всё, это прекрасное, благородное существо было полно самых лучших задатков; в ней только на первый взгляд существовал этот полный застой мысли; её взгляд, выражение её лица, ирония её улыбки и вся её осанка выдавали в ней могучие способности, которые ждали только благодетельного влияния, для того чтобы расцвести в полной силе.
Вся неделя была занята зловещими приготовлениями. Ноемия несколько раз замечала какие-то таинственные знаки, которыми обменивались между собой старики. Несмотря на их старания скрыть от неё все эти заботы, она скоро заметила тайные огорчения: она случайно была свидетельницей нескольких совещаний и поняла, что её народу угрожали новые преследования. Тревога отца испугала её, зная его твёрдый и непоколебимый характер, она была уверена, что теперь им угрожает действительная и неизбежная опасность.
Смутное, тяжёлое и совершенно безотчётное предчувствие говорило ей, что эти грусть, уныние и несчастья отчасти касались и её. Сцена в саду Пинчио; то, что она знала о своём оскорбителе; письмо, полученное Бен-Саулом в самый день происшествия; отсутствие его, вышедшего расстроенным, и его возвращение с убитым и унылым видом; несколько слов, вырвавшихся у Бен-Иакова и выражавших негодование, — всё это не предвещало ничего хорошего. И если она ещё сомневалась, то окончательно во всём уверилась после того, что наконец произошло.
Накануне отец Ноемии вышел рано утром, но скоро и поспешно вернулся и, быстро обменявшись несколькими словами с Бен-Саулом, занялся какими-то важными приготовлениями. Вечером он поцеловал дочь с нежностью, к которой она вовсе не привыкла, а наутро она узнала, что её отец был на пути к Мантуе, вместе с Еммануилом, которого он уже называл своим сыном.
Эти новости сообщил ей Бен-Саул, так как евреи держатся правила писать вообще как можно реже, особенно когда они в затруднительных обстоятельствах. Объявив Ноемии об отъезде её отца, он поспешил заверить её в своей любви и просил позволения называть её своей дочерью.
Прекрасная еврейка покраснела; но в ту минуту, когда Бен-Саул думал вывести из этого смущения благоприятное заключение, она приняла такой холодный и равнодушный вид, что старик тотчас понял свою ошибку.
Эти имена сына и дочери, которыми как бы обменялись её отец с отцом Еммануила, невольно раздражали девушку, хотя она и не могла объяснить себе почему.
В сознании Ноемии происходила внезапная перемена. Её мысль и воображение молча удивлялись тем открытиям, которые делал её разум. Под влиянием внутреннего пламени статуя вдруг ожила. Привлекательнейшее зрелище представляет это превращение в сильных, но долго сдерживаемых натурах!..
Обдумывая всё, что случилось с ней после их прибытия в Рим, она видела, что мрак немного рассеялся и события приняли новый свет. Воспоминание о нападении, которому она подверглась, и о её великодушном спасителе давало какое-то особенное и совершенно новое направление её мыслям. Под влиянием не знакомых ещё впечатлений она чувствовала, что краска стыдливости зарделась на её лице, и скромность её воспитания боролась в ней с самолюбием женщины. Ноемия едва сознавала то, что испытывала. Сперва она чувствовала себя сильной и, гордо подняв голову, казалось, хотела смело бороться с тем миром, который вдруг окружил её мысли и чувства; но вскоре она изнемогала от страха, неопределённость которого была ещё тяжелее, погруженная в тяжкую тоску, она то пугалась, то пренебрегала опасностью, которую предвидела и сознавала, и тысячу раз спрашивала сама себя: в ком найдёт она поддержку в этой борьбе, когда даже отец покинул её.
Потом, как это обыкновенно и бывает с сильными натурами, она принялась плакать, но скоро, пристыженная своей собственной слабостью, отёрла слёзы и с каким-то почти торжественным спокойствием стала обдумывать своё положение.
Бен-Иаков на этот раз пожертвовал своей привязанностью к семье ради приверженности к религии и народу; боясь поколебаться во внутренней борьбе, которая в нём происходила в эти минуты, он оставил дочь, не простившись с ней, не утешив её прощальным поцелуем. Ноемия так привыкла уважать волю отца, что даже и не думала судить о его поведении в этом случае. Что же касается защиты и покровительства, которые оказывали ей Бен-Саул и его жена, то она отлично понимала, как они были бессильны.
Старик по своим преклонным летам был человек робкий; Сарра слишком привыкла к полному подчинению, чтобы предложить ей поддержку, в которой сама более всех нуждалась. От опасности защитить мог бы её Еммануил, но в ней было столько равнодушия к этому молодому человеку, что она часто даже забывала о его существовании.
Среди этого полного одиночества другая личность представлялась ей: это был тот молодой человек, который спас её от бешеного нападения Стефана. Неизгладимое впечатление осталось в её памяти о его благородстве; она видела своего защитника молодым, прекрасным, смелым и преданным. Признательность её заходила далеко за границы обыкновенной благодарности.