Тайны Римского двора

Поступок, совершенный им, внушал ей какое-то непонятное обожание. И с тем замечательным искусством, которое так скоро может постичь только женское сердце, она преувеличивала свою опасность, чтобы этим преувеличить помощь, оказанную ей, и благодарность, которую она чувствовала в своём сердце.

Она думала, что исполняет лишь долг признательности, а сердце уже пело ей песню любви.

За этими мечтами следовали мысли отчаяния. Где был её неизвестный спаситель, имени которого она даже не знала?

Если бы хоть раз увидеть его, будь это в самой многочисленной толпе, она сразу же узнала бы эти черты, глубоко врезавшиеся в её память. Как-то ей пришла в голову безрассудная мысль кинуться на поиски, отыскать его и высказать ему свои муки и томления. Она была совершенно уверена в нём, не сомневалась в его готовности оказать ей необходимую поддержку, и с невыразимой радостью становилась она под его защиту. Могло ли статься, чтобы с таким прекрасным лицом у него не было доброго сердца!.. Воображение Ноемии разыгрывалось и зажигало огонь страсти во всём её существе, — часто эти мечты переходили почти в бред. Бывают такие избранные натуры, которые находят в самих себе пищу своей страсти, и она развивается в них под влиянием личных волнений и впечатлений.

Случай — этот часто столь догадливый помощник — свёл её с друзьями, на которых она могла положиться с полным доверием.

Чтобы как-нибудь убить время и развлечься, она решила изучить римскую жизнь со всех сторон и познать католическую религию, господство которой, прежде почти повсеместное, теперь с каждым годом падало.

В Мантуе, во дворце герцогов, она видела фрески Монтаня и залу Гигантов, это колоссальное творение Жюля Рамена, и, с тех пор как ей удалось полюбоваться на эти чудные произведения, всё стремилось в ней к искусству. Чтобы привести в исполнение своё намерение, она воспользовалась свободой римских нравов, позволяющих женщинам ходить одним по улицам, и принялась изучать Рим.

Однажды, прогуливаясь по той части Ватикана, которая вправо от большой лестницы к папским покоям прилегает к двору Санто-Дамало, окружённому портиками, когда-то предназначенными образовать фасад дворца, Ноемия остановилась в левом приделе, знаменитом бессмертными творениями Рафаэля.

Восхищение, овладевшее всем её существом пред этими великолепными произведениями, в созерцание которых она вся погрузилась, не давало ей оторвать от них взгляда, когда она услышала позади себя несколько слов, произнесённых почти шёпотом; она обернулась, и её глазам представилась живая, но вполне художественная группа. Это были старик и молодой человек, который писал копию с одной из великолепных картин, расположенных перед ним; его восхищение было близко к обожанию; он восторгался своей моделью, как чем-то небесным. Другой был седой как лунь старик, высоко и благородно державший голову; черты его лица, пощажённые временем, дышали тихой и ясной весёлостью. Вся фигура, казалось, имела какое-то священное, благочестивое выражение. Судя по одежде, он был слугою Церкви.

У молодого человека было открытое, оживлённое лицо; в его причёске, бороде и костюме не было ничего странного или смешного, он был далёк от всякой эксцентричности, но выражение лица ясно говорило о его способностях и любви к искусству; добродушие и мягкость соединялись у него с энергией. Вся физиономия его своей улыбкой и оживлённым взглядом изобличала француза. Работая, он стоял на коленях, как будто на молитве, он наклонил голову на одну сторону и ежеминутно вглядывался в каждый штрих своего карандаша с чувством некоторого самодовольства, но старик немного умерял его пыл постоянными советами и поправками, так что, казалось, руководил карандашом артиста. Вместе они составляли такой очаровательный контраст, что Ноемия, привлечённая им, совершенно этого не замечая, подошла так близко, что, спохватившись, сконфузилась и оказалась в большом затруднении, опасаясь, чтобы поведение её не было истолковано превратно.

При приближении девушки художник повернул голову и, увидев её, издал удивлённый возглас, ослеплённый красотой Ноемии. Потом, закрыв свой альбом и обращаясь снова к произведению Рафаэля Санти, он произнёс:

— Прости меня, учитель! Подобно тебе, я предпочитаю вдохновение природы самому высшему произведению искусства.

После минутного колебания молодые люди, посмотрев друг на друга, вступили в беседу, и старик мог в свою очередь с восторгом созерцать совершенную красоту, освещённую прекрасным и сияющим блеском молодости.

Сначала разговор зашёл об искусстве и его чудных произведениях, в этих словах выливались у каждого внезапными, невольными порывами все качества души, сердечные чувства, достоинства ума и богатство воображения.

Ноемия удивилась обширности и многообразию познаний и верности суждений, которые у артиста соединялись с быстротой мысли и внезапностью вдохновения.