Тайны Римского двора

Но презрительное тщеславие пап не остановилось на этом. Оказалось недостаточным удовлетворение её страстям церкви, понадобилось потешить её фанатизм. Три картины, изображающие ужасы Варфоломеевской ночи, убийц, выбрасывающих за окно тело адмирала Колиньи, и Карла IX в парламенте, дающего своё согласие на эту страшную резню, одним своим присутствием в этом месте достаточно доказывают сочувствие к ним Рима. В этой-то зале, под влиянием этих впечатлений папа принимает иностранных послов.

Трудно себе представить необыкновенную смесь титулов, санов, знаков отличия и притязаний, встречаемую на этих политических торжествах при римском дворе; легко можно потеряться среди этого хаоса многочисленных странных различий, выставляющих напоказ знаки своей власти или порабощения; начиная с кардиналов до ничтожнейших чиновников, это какое-то непонятное, забавное смешение должностей и обязанностей.

Только при римском дворе сталкиваешься с таким вавилонским столпотворением.

При виде этого бурного столкновения интересов и страстей становится понятно это множество интриг, порождаемых хитрыми, коварными происками для достижения богатства и милостей.

Все и всё волнуется по одной и той же причине — из желания разбогатеть и получить власть, поэтому-то подобно покорным спутникам вертятся они вокруг силы, располагающей благами, к которым они стремятся.

Папство представляет центр, к которому всё тяготеет; всё зависит от оси, на которой движется эта машина, претендующая управлять всем миром.

И когда спросят историю, откуда взялась эта — в продолжение многих веков — столь грозная власть, которая теперь не что иное, как пустой призрак, она ответит одним словом на этот двойной вопрос. Одна и та же причина произвела величие и падение Рима:

— Честолюбие!

В первые времена христианства, когда на развалинах кафедры Святого Петра ещё не было воздвигнуто папство, Рим кажется святым, почти божественным, потому что он действует в интересах Неба, помня слова Христа: «Царство Моё не от мира сего».

Это был Рим духовный, служивший человечеству источником света, маяком просвещения.

Но в течение веков перед нами предстаёт другой Рим. Рим светский, развращённый, языческий, вполне преданный земным интересам.

Это тот Рим, который, вместо того чтобы быть светочем мира, стал его бичом, который отдаёт отчёт Христу за весь вред, причинённый его Церкви; ему одному обязана Церковь своими страданиями.

Каким чудовищным смешением понятий хотят соединить в одном служении две Церкви, столь разные между собою?

Риму времён апостолов принадлежат все наши симпатии, наше глубокое уважение и почёт.

Рим нынешний, папский, по свидетельству неумолимой истории, заслуживает лишь негодования и порицания.

В то самое время, когда во дворце Ватикана вокруг святого отца собиралась блестящая многочисленная толпа, римский двор волновался в мрачной тревоге.

Европейские новости противоречили его планам, и самые страшные, грозные вести шли из Франции, этой прекрасной страны, так долго покорно находившейся под римским игом. Провинции церковной области глухо волновались; там, на этой непокойной почве, встречались зародыши мыслей, называемых в Риме французскими идеями, а папское правительство горько жалело о том добром старом времени, когда французские короли носили титулы «наихристианнейшего короля» и «старшего сына Церкви», посвящая Богородице свою корону, царство и подданных.

Когда, выйдя из своих внутренних покоев, святой отец показался перед многочисленной толпой, собравшейся в его палатах, на чертах старика легко было прочесть затаённую тревогу государя. Весь двор немедленно изменил выражение лица: весёлая шаловливость, оживлённый итальянский разговор сменились мрачной сдержанностью, только порой шёпотом передавались остроумные шутки, громко раздававшиеся до появления папы.

В Риме как в самых серьёзных, так и в самых пустых обстоятельствах сарказм никогда не теряет своих прав.

К тайным бедам римского правительства присоединялись и другие неудовольствия: везде потихоньку говорили, что евреи, к которым уже несколько раз обращались, отказывали в займе с невероятным упорством.

Ходили слухи о могущественном союзе между всеми еврейскими капиталистами, результатом которого был постоянный отказ римским домогательствам.

Утверждали даже, что в это самое утро казначей был в Ватикане и после долгого разговора со святым отцом вышел по потайной лестнице бледный и расстроенный.

Эти мрачные известия, которые были одинаково неприятны как отдельным пожеланиям, так и всеобщим надеждам, повергли придворные кружки в глубокое уныние.

Эта перемена не ускользнула от взора Ноемии, она сама, казалось, встревожилась, будто предчувствовала, что на ней может отразиться это непонятное для неё смятение.