Тайны русской души. Дневник гимназистки

А вот этого-то я и не хочу. Я считаю преступлением против него хоть одним словом лишним вызвать в нем к себе хоть сколько-нибудь теплое чувство. Безотчетно всё мое поведение с ним было строго выдержано в направлении именно том, каком я хочу. И первые шутливые приписочки его в письмах Сони и Лены были именно такого – несколько насмешливого характера. Те же, что и в Петрограде – при наших встречах. Но с прошлой Пасхи, с переворота, это изменилось. То размягченное состояние, которое было тогда свойственно многим, переменило его отношение ко мне: понял он, что шутками и насмешками всего труднее ему было заставить меня измениться – в сторону самостоятельности, самоуважения, уверенности в себе и силах своих, жизненности. С тех пор его приписки полны дружеского участия… и теплоты.

И вот – хочется ответить ему (Мише) тоже тепло и ласково. Но этого хочет сердце, что ли, а что-то другое во мне считает это преступным. И не велит писать теплых слов.

Раз как-то это «что-то» победило. Я совсем не ответила на его письмо… А на этот раз не могла не ответить. Зато и запуталась с ответом. И не знала, как быть, как написать? Не пишется то, что нужно, а то, что хочется, – не хочу написать. Я перестала себя понимать…

А Лида (Лазаренко) – туда же, говорит:

– Кажется, это – золотые слова, помнишь? Говорит Аглавэна354: «Если мы стараемся скрыть себя от других, мы, наконец, теряем себя». Они уязвили меня в сердце тогда…

И я капризничала и нервничала, не глядя на Лидины уговоры:

– Потешилась – и будет! Тебе не идет быть такой капризной. Тебе идет быть веселой и милой. Ну – будь такой!..

Словом, мне говорили:

– Будь по-прежнему мила! – а я брыкалась…

10/23 мая, среда

Я всегда брыкаюсь и капризничаю, когда мне случается встретиться с Александром Николаичем. Он меня очень нервирует, и всегда мне хочется ему противоречить. И когда он говорит – всё кипит во мне: я не могу слышать его постоянных насмешек, его замечаний, произносимых самым издевательским тоном. Больно мне делается. Видеть его, слышать – не могу! Хоть и остаюсь при прежнем своем мнении, что это – безусловно, самый интересный человек здесь…

Все Мишины (Юдина) насмешки – просто ласковые слова против этих. Меня он (Гангесов) до слез злит. Ведь не всегда же нужно показывать, что умнее всех! Ведь это уж какое-то… Я даже не знаю, как это назвать. Но и стерпеть я этого не могу…

Я встретила еще нынче одного интересного человека – русского духом, хотя в европейском костюме. Не здешний. Не знаю – кто… Много говорил о причинах переворота: видит внутреннюю причину падения России в том, что мы «обыностранились», «обинтернационализировались». «Давно, – говорит, – дух русский стали выкуривать. И даже такие перемены, как ношение европейского платья вместо национального, и то было одной из причин падения духа»…

Он говорил, что теперь, пожалуй, возможен только один выход: «Новое избрание на Царство – именно такое, как первое было».

Но мне кажется, это – вещь невозможная. Невозможно как выбрать – в силу огромного множества причин, так и спасти что-нибудь этим. Горько, но кажется, что с Россией – как с великой державой – всё уже кончено. Не так трудно стать великим, как удержаться на высоте…

А впрочем – я зафилософствовалась, и из этого ничего не выйдет…

Мне пришлось у Лиды (Лазаренко) увидаться с Алешей Деньшиным. Он такой же ребенок – доверчивый, милый и простой. Только жизнь что-то наложила на него. Какую-то душевную тяжесть. И мне показалось, что она смотрит из его глаз каким-то немым ужасом. Дай Бог мне ошибиться, а то страшно мне за Алешу в будущем. Я ведь часто фантазирую по поводу встречающихся мне людей – относительно их душевных свойств, качеств, настроений и потребностей – и зачастую ошибаюсь. Пусть и тут ошибусь!..

Прошли мои свободные дни, и не видала я их, можно сказать. Гладила, с гостями случайными сидела. В сутолоке не успела разложиться с шитьем, не прочла ни страницы хорошей книжки, не поиграла толком (на фортепиано) и не послушала музыки. Не отвела душу, словом. Такая же и осталась – пыльная, закоптелая, усталая… И сегодня опять идти – коротать долгую ночь на вокзале. Грустно…

Да – вот вспомнилась еще встреча. Шла с тетей – от молебна третьего дня (20 мая) – и на Московской (угол Никитской почти) увидала «соседа». О – «сосед»! Это – совсем особенное нечто.

Мы сидели рядом на симфоническом (концерте). Нам мешали какие-то болтушки и хохотушки – девчонки из темной ложи. Мы все оборачивались туда поочередно, и, наконец, он решился им сделать замечание. Притихло. Самое лучшее место мы дослушали спокойно. Потом выходит солист – опять начинаются смешки.

Скрипач рассказывает былину. О «Витязе на распутье»: