Тайны сердца. Загадка имени

На следующий день двадцатипятилетняя Эписен села в поезд, идущий в Париж. Она десять лет не была в этом городе. В дороге пыталась представить себе, чего ждет от этой встречи. Бесполезно. Рассудок отказывался давать ответ.

Медсестра проводила ее в палату.

– Это ваш отец? Будьте осторожны: у вас может быть шок.

«Знали бы вы только!» – подумала про себя Эписен.

– Месье Гийом, у меня для вас сюрприз: к вам дочка приехала, – проворковала сестра, прежде чем их оставить.

На кровати Эписен увидела тщедушное скрюченное тело, грудь больного была втиснута в огромный дыхательный аппарат, который регулярно вздымался и опускался.

– Здравствуй, Эписен.

Она не в силах была ответить.

– Я не видел тебя десять лет. Какая ты красавица! Вылитый портрет матери в этом возрасте.

Приветливые слова не вызвали у нее доверия. Она молчала.

– Чем ты занимаешься?

– Я преподаватель английского. Получила степень агреже.

– Молодчина! Это замечательно.

Впервые в жизни отец за что-то ее похвалил. Ей стало стыдно, что она испытывает от этого удовольствие.

– Моя дипломная работа была на тему глагола «to crave».

– Переведи.

– Это значит «бесконечно нуждаться в чем-то, неодолимо желать».

– «To crave». Хм, это глагол всей моей жизни, о котором я ничего не знал. Я, правда, все время перебирал различные значения этого глагола.

Эписен постаралась скрыть свое смущение.

– Английский – удивительный язык. Одного слова бывает достаточно там, где мы ослабляем высказывание кучей перифраз, – заметила она, потом спросила: – And now, what are you craving for?[14]

– Больше ни к чему. Даже умирать неинтересно.

– Тогда зачем ты хотел, чтобы я приехала?

– Из любопытства. Я в своей жизни испытал желание, самое что ни на есть сокровенное, нутряное, безудержное, но потерпел поражение. На смертном одре мужчина, до такой степени промахнувшийся в своих стремлениях, не может не подводить итоги. На «Терраж-Париж» мне теперь глубоко наплевать. Что я оставляю на земле, какой след моего присутствия? Это ты.

– Ты же меня ненавидишь.

– Ты говоришь о временах, которые давно прошли. Это была месть.

– Как можно желать отомстить женщине, которую любишь?

– Суть в твоем английском глаголе «to crave». Так уж я ее любил, ничего не поделаешь. Когда она меня бросила, моя неутолимая потребность в ней осталась со мной. Для меня способ сохранить с ней исключительную связь вылилась в гнев.

– А другую связь нельзя было придумать?

– Как видишь, я не смог.

– Но если ты хотел ей отомстить, почему было не убить ее?

– Ты бы этого хотела?

– Я бы ничего не хотела, но я бы поняла убийство, продиктованное страстью.

– Убийство – это слишком быстрый способ. И недостаточно жестокий. Я хотел, чтобы она мучилась.

– Да, провал так провал.

– Я знаю.

– А теперь ты раскаиваешься?

– Раскаиваюсь в чем?

– В тех муках, которые ты причинил маме.

– Насколько я понимаю, мама уже пришла в себя.

– А в тех муках, на которые ты обрек меня?

– Когда я смотрю на результат этих мук, я не раскаиваюсь. Ты выглядишь женщиной, которая в ладу с собой.

– Это не благодаря тебе.

Она хотела рассказать ему о своих приступах ненависти, но что-то ее удерживало.

– Нет, я ни в чем не раскаиваюсь, – продолжал Клод. – Кому это нужно?

– Мне бы от этого стало легче.

– Ты веришь в подобные вещи? В угрызения совести? Чушь собачья!

– А что, месть – намного умнее?

– Нет, но месть я могу понять.

– Значит, если бы надо было начать все сначала, ты поступил бы так же?

– Надеюсь, я бы придумал более изощренный способ мести.

– Ты так ничему и не научился. Посмотри на меня: я тоже не могла тебе простить. Но я ничего не стала делать. И вот тебе мораль: кто умирает от рака легких?

Он засмеялся:

– И все же ты моя дочь.

– А вот и нет. Я верю в имманентную справедливость.

– И тебе этого хватает? – спросил Клод, подчеркивая, что смыслов у его вопроса много.

– Мои проблемы кроются гораздо глубже.

– Потому что ты не доверяешь людям. Когда полюбишь до безумия, ты меня поймешь.

– Из-за тебя я не способна на такую любовь. Я не другим не доверяю – себе. И виноват в этом ты.

– Ты только что доказывала, что другая.

– Я не являюсь твоей копией, но во мне много от тебя. Например, глагол «to crave», он является и моим наваждением тоже, но только я не знаю, в чем предмет моего вожделения.

– Любопытно.

– Это не столько любопытно, сколько тяжело психологически. Можно я задам тебе один вопрос?

– Задавай.

– Помимо абсурдности твоей программы мщения, выше моего понимания также ее протяженность во времени. Как тебе удавалось держать перед собой эту не поддающуюся осмыслению цель в течение двадцати лет?

– Потому что времени для меня не существовало. Есть такая рыба, она водится на больших глубинах. Называется целакант, или латимерия. Когда среда лишает ее благоприятных условий и пропитания, она на какое-то время впадает в кому, умирает, то есть переводит себя в состояние полного анабиоза. И продолжается эта смерть до тех пор, пока условия жизни не становятся благоприятными.

– Я знаю, о чем ты, – тихо проговорила Эписен.

Отец не отреагировал.

– Ты неважно выглядишь, – неожиданно заявил он.

– Вот уж кто бы говорил!