Тайны сибирских шаманов. Из истории шаманизма Югорского края

Отшумели “враждебные вихри” первой русской революции. Один из ее руководителей — Лев Давыдович Троцкий, будущий председатель Реввоенсовета республики, один из организаторов Красной Армии и Советского государства, был арестован и сослан. В самом начале 1907 года он был переправлен для отбытия срока ссылки в город Обдорск. В Березове, не доезжая 500 верст до Обдорска, он был расквартирован в доме своего будущего спасителя Кузьмы Илларионовича Коровина (партийная кличка “Коровьи ножки”). Коровин был коренастый, невысокого роста, с походкой человека, долгое время бывшего в кавалерии, с умными и строгими глазами. Хотя он и был из рабочих, но по внешнему виду был больше похож на русского сибирского старообрядца.

Революционно настроенный Кузьма Илларионович за участие в большевизации Советов был предан суду, но при вынесении приговора Тобольский губернский комиссар Пигнатти добился для него смягчения наказания. После установления Советской власти на Обском Севере весной 1918 года Коровин был избран членом Березовского ревкома. В 1923 году председатель Реввоенсовета РСФСР Л. Д. Троцкий подписал удостоверение за номером 12380, в котором отмечалось: “Предъявитель сего... Кузьма Илларионович Коровин (“Коровьи ножки”) — старый друг революционеров, оказавший им неоднократно крайне важные услуги в ссылке, побегах из ссылки и прочее. В частности, мой побег из Березова организовал тов. Коровин, который поплатился свободой, а йотом, при белых, едва не поплатился и жизнью... ”.

Существенной разницы между Обдорском и Березовым не было. Более того, городок Березов был тем захолустьем, в котором отбывали ссылку опальный друг Петра Великого А. Д. Меншиков, канцлер России Остерман с семьей, князья Долгорукие. Учитывая гостеприимство семьи Коровиных, Лев Давыдович решил отбывать ссылку в Березове.

Засыпанный до самых крыш снегом, провинциальный городишко жил своей размеренной, глубоко упрятанной в патриархальное благочестие жизнью. Только перезвон колоколов приходской церкви да шум озорной детворы в ограде уездного училища, открытого здесь в 1820 году, придавали Березову живое дыхание мирской обители. Отсутствие преступлений в нем не востребовало даже обычного острога, совершенно лишнего и несовместимого с"... доброй нравственностью здешних обывателей”.

В доме Коровиных всегда было чисто. Как и во всех домах этого заштатного городишка, в квартире Кузьмы Илларионовича стены были обиты шпалерами, стол накрыт белой чистой скатертью, в переднем углу было несколько икон с горящими перед ними лампадами. Лев Давыдович был атеистом, вместе с тем весьма веротерпим. Но при каждой встрече с верующими, или глядя на иконы, он в своем подсознании улавливал сомнения и противоречия, которые он сознательно отгонял, не допуская их логического разрешения из-за боязни победы души над разумом. Преисполненный воинствующим рационализмом, он согласен был с требованиями большевиков об отделении церкви от государства.

Троцкий целыми днями, раскладывая листки исписанной им бумаги, как игорные карты в хитросплетенном пасьянсе, еще и еще раз выверял свои позиции по отношению к теории и практике первой русской революции, проверял свои доводы в спорах с Лениным и большевиками. Троцкий описывал революцию так, как он ее совершал, будучи одним из ее вождей, вопреки тем, кто писал о ней, ее не совершая, тем, кто мешал ее логическому развитию. Троцкий снова и снова выверял свои позиции, и в них он обнаруживал прочную связь с жизнью России и отчетливо видел их преимущества по сравнению с позициями якобинцев и опасной тактикой большевиков.

А может быть он ошибался? Может быть история революции пойдет иным путем? Может быть большевики правы и видят намного дальше, чем он и его единомышленники? Во всех этих сомнениях не мог Троцкий предвидеть только одного: всего ужаса той трагедии, которую было суждено пережить России после прихода к власти большевиков. И только на склоне своих лет, далеко за пределами своей родины, “прокручивая” события и свои мысли, уже отлитые в металле строк его книг и статей, он обнаружил правоту своих взглядов на единственно верный для России путь, который ей открывался после событий в марте 1917 года.

Упоительно-мирными, по-домашнему уютными были для Троцкого зимние вечера, которые он проводил за чаем в нескончаемых разговорах с Кузьмой Илларионовичем. Лев Давьфович знал, что сибирские крестьяне, не знавшие помещичьего давления, были более богаты, чем землепашцы центральной России. Он понимал, что сибирское крестьянство стоит далеко от ^политики и от революции. Он был уверен, что крестьянство вообще, тем более сибирское, на революцию не пойдет. Главное требование крестьян состояло в том, чтобы власти отдали землю тому, кто ее обрабатывает. Большевики хотели после своего прихода к власти сделать землю общей. Это крестьянам понять было трудно. С незапамятных времен смутного периода России крестьяне хотели только одного: получить землю в свои руки. Будет земля — будет у них хлеб и свобода.