Тайны темной осени

Самые сложные для врачей пациенты — нытики и всепропальщики. Они, конечно, хотят вылечиться, как и все, но не верят в выздоровление, всего боятся, изводят родственников и докторов своим нытьём, а иные из них даже и не жалуются, просто списывают себя в мертвецы и умирают. Тихо, без единого стона, на положительной вроде бы динамике.

Я посмотрела на пациентов травмы, впечатлилась. Руки, ноги, головы, костыли, инвалидные коляски. Неистребимый едкий запах лекарств, моющих и человеческого страдания. Вот уж кем никогда и ни за что не смогла бы стать: врачом!

Покупатель на мою квартиру нашёлся на удивление быстро. Впрочем, и цену я не особенно задирала. Студия в новостройке рядом с Малоохтинским парком, трамваи-метро-автобусы, Охта-Молл улетела как горячий пирожок. Пришлось дважды слетать в Питер туда и обратно: Кэл дала мне визитку, конечно же, мол, захочешь ещё раз прокатиться, милости прошу. Звонишь, договариваешься, платишь наличкой на месте — купе твоё. «Только не четвёртое!» — пошутила тогда я, а про себя добавила: «и не третье»! А потом подумала и ещё добавила, опять же не вслух: «больше никогда в жизни! Только самолёт, только хардкор! Самолёт, если упадёт, мяукнуть не успеешь, не то, что в соседа по перелёту влюбиться!»

Так что деньги появились, а с деньгами болеть веселее.

Через месяц Олю выписали, и мы с мамой привезли её домой. Коляска куплена была заранее. Вещи, кровать с учётом нового Олиного состояния… Всё продумано, всё учтено. Оля улыбалась нам, а по ночам рыдала в подушку, я слышала. Поначалу я боялась подойти, не зная, что сказать, чтобы не обидеть. Общаясь с врачами, наблюдая других больных, получивших инвалидность, я очень остро поняла одно: жалость — убивает.

Всё, что нужно этим людям, — ваше уважение, а жалость надо раздавить в зародыше и сунуть останки в мусорное ведро. Вместе с бодрячковыми призывами не вешать нос и держаться.

На третью ночь я пришла к сестре, легла с нею рядом, обняла. Она ткнулась лбом мне в плечо, и так мы лежали, без сна, до самого утра, как в детстве. Только тогда утешение требовалось мне. Вечно у меня что-то шло не так — то коленку раздеру, то мячик потеряю, то мальчишки задразнят, то с подругой в ссоре… или задачу на олимпиаде не решила, выше четвёртого места не поднялась. Горем луковым были все мои беды по сравнению с нынешними проблемами сестры.

Но я верила, что мы справимся.

Что ещё мне оставалось.

По утрам с гор сползал на город туман, тёк по улицам, нырял в море и качался на волнах. Я даже купалась пару раз, — начало ноября, вода — не сравнить с питерской. Мы завтракали на веранде, оттуда открывался великолепный вид на уходящую вниз, к голубому необъятному пространству улицу. Меня в очередной раз замутило от запахов жаренной на сале яичницы, с чего бы — всегда же ела без проблем. А в последние дни просто беда. Уже и бифиформ пила, бесполезно. Как отравилась чем-то. Или, свят-свят, ротавирус, он же кишечный грипп…

Кто хоть раз болел этой пакостью, тот меня поймёт!

— Доча, — участливо выговорила мама, касаясь моей руки, — да ты никак беременна!

— От кого бы, — фыркнула я привычно, мама то и дело теребила нас с Олей насчёт внуков, сейчас по понятным причинам от Ольги она отстала, и все её добродушные, с толикой тоски внутри, подковырочки доставались мне, — мам, ну не смеши ж ты мои подковы.

Ветром надуло. Непорочное зачатие…

И замерла. Очень даже порочное зачатие! Аж два раза порочное. В купе СВ-вагона и на берегу чёрной реки! Наверное, моё лицо отразило всё, даже то, чего я показывать никак не собиралась в принципе.

— Та-ак, — мамин прищур превратился в хищный взор увидевшей добычу птицы. — Рассказывай!

— В поезде, — нехотя призналась я, и замолчала.

Меня распирало им рассказать всё, начиная с трупа на Республиканской, но я очень остро поняла, что — нельзя. Нельзя рассказывать всё. Не поймут!

Оля улыбалась, не встревая в разговор. Мама сделала стойку, что ж, придётся терпеть. Долгожданный внук или внучка, всё так, но дочка не замужем. Не за мужем. Непорядок.

— Ма, — сказала я, — неважно это.

— Ребёнок должен знать, кто его отец.

— Должен. Но это невозможно, мама. Поверь — невозможно.

— Ты рассказывала о маньяке, — задумалась мама вслух, — из-за чего твой поезд задержали почти на сутки, — из-за убийства. Римма, — глаза её посерьёзнели. — Тебя изнасиловали?

— Нет!

Никогда Похоронов не взял бы меня силой! Ни меня, ни любую другую девушку. Я знала это. Просто знала.

— Тогда почему?..

Что ей ответить? Мамуль, я встретила бога, перевозчика из древнегреческих легенд, мы переспали, теперь я ношу в себе ребёнка бога? Да она первая психбригаду вызывать кинется, и будет права.

— Он… опер. Расследовал… а потом… ну мне пришлось ему… подыграть. Извини, не могу рассказывать! Я подписалась молчать, мама. Я понимаю, мама, Оля, вам любопытно, вы тревожитесь за меня, но — простите, я не могу рассказать, — кажется, я врала убедительно, у них расслабились лица.