Тайны третьей столицы

Но, находя в работе и страсть, и любовь, и ненависть, Шеремех порой, сам того не подозревая, терял чувства юмора и меры. А в том, что касалось мэра Катеринбурга, эти чувства у него отсутство­вали напрочь. Оголтелость — оборотная сторона любви. Кеша любил свой город и всей душой нена­видел тех, кто к нему присосался, «выпивая, — как он сам вещал, — все жизненные соки и лишая на­ших горцев наималейших перспектив на лучшую жизнь!»

Все, что могло повредить мэру и его ближай­шим подручным вроде Кунгусова — было хорошо для города, считал Кеша. Поэтому он не забыл о просьбе Воронина.

Вечером следующего дня Влад Никрасов радостно принес ему распечатку: «Гормаш» за­ключил договор на приобретение труб по явно завышенной цене, и в тот же день с племянника управляющего были сняты все обвинения.

—  Отличная работа! — похвалил Шеремех. — Осталась сущая малость: выяснить, как это все связано с ЧАМом и Кунгусовым. А что это имен­но их уши отсюда торчат, я стопроцентно уверен. Поищи какую-нибудь фирмочку, которая с ними связана и причастна к этой сделке. Ага?

— Постараюсь, — приуныл Влад.

— И не тяни. А что с моей просьбой об этом биче, Абсенте?

— Глухо, — Влад ответил воодушевленно, что не отвечало сути сказанного, и Кеша насторожил­ся.

—Сразу после того репортажа «Упертых новостей», он как сквозь землю провалился. Во всяком случае, в тех подвалах на Новгородцева и ЖБИ, где он обычно ошивался, его нет. И ты зна­ешь? Он не один такой. За последние две недели странно пропали еще несколько человек: врач и фельдшер скорой помощи. Ничего о них не знают ни близкие, ни на работе.

— Так они оба мужики? — уточнил Шеремех.

— Нет. Фельдшер — женщина.

— Ну, вот тебе и разгадка. Любофф — мор-кофф.

— Вот и менты так считают. Но не сходится. Работают они вместе уже года два. Если б что-то было между ними, это бы давно знали. И еще, по отзывам тех, кто их знает, они очень ответственные люди. Ни один из них не мог бы бросить работу, никому ничего не сказав. Да и пропали они в раз­ное время. Я чую, что тут есть тема.

— Вот и займись ею. Но вначале — найди мне этого Абсента. Позарез нужен.

— Понимаешь, про него никто ничего толком не знает. Я вчера скорешился с одним его друж­ком, два часа его поил. Он прочувствовался, и вы­дал мне, что у Абсента неприятности из-за длинно­го языка. И что он прячется «в кафе, где бросают в воду» или что-то в этом роде. Ты такое место в городе знаешь?

— Не помню что-то ничего похожего.

— Вот и я тоже. Но уточнить не мог — бичара отрубился полностью. А сегодня я поехал к нему, а его нет. То ли понял, что сболтнул лишнее, то ли что еще.

— Владик, поднажми, родной. Очень нужно. Кто, как не ты?

— «Кафе, где бросают в воду», — повторил Влад. — Что это может быть? Пляж? И что в кафе делать бомжу?

Без понятия. Но ты — постарайся. А потом я тебе — что хочешь.

В турецком зиндане

Но в том, что касается фельдшера скорой помощи Маргариты Ахметзяновой, на руках у ко­торой исповедовалась бабуля Данилова, время не терпело. Все шло к тому, что делать репортаж о ней уже поздновато.

Рита очнулась от визгливого гомона. Голова трещала, а толпа девиц одновременно говорила в полутемной зарешеченной комнате:

—  ...Я говорю: за «это» платят отдельно, а он: «текс инклюдет». Щаз-з, говорю, позову вышибалу, он тебе так наинклюдит, что...

—  ...Тут вот оборочка, а тут та-акая золотая полоска. Чистое золото, представляешь!

—  ...Чешуся уся! Вот, исчо одна прыгае. Може, и впрямь мазь помогёт?

Рита удержала стон и вгляделась. Койки в два яруса, решетка на окне, духота. А девиц всего пятеро. Все примерно одного возраста: двадцать с хвостиком. Но хвостики от  года  до   семи.

«Батюшки, — до нее начинал доходить ужас происходящего. — Ничего себе съездила на халяву в Турцию!»

Рита прикрыла глаза и попыталась собраться с мыслями. В висках неотвязно стучала мысль: «Опасно! Опасно! Опасно!». По спине бегали холод­ные мурашки, под мышками противно мокро. «Ни фига себе, поезд очка! Продали в секс-рабыни — к бабке не ходи! Тут такая грязь, что и без всякого секса от заразы сдохнешь... Ой, дура я, дура!»

В сущности, вся Ритина жизнь шла в два такта. На первом ей говорили мама и старшие товарищи, вроде доктора Брылина: «Не делай это, делай то!» — и она отмахивалась. Мол, она уже дав­но взрослый человек, и должна жить своим умом. Потом вляпывалась и убеждалась: хоть советовали они, разумеется, и неправильно, но делать то, что сделала она, все же не стоило.

Второй такт — выкарабкивание из последс­твий первого.

Но настолько далеко — на побережье Адриа­тики, и так глубоко — в подвал торговцев белыми рабынями, она еще не залетала.

Рита машинально проверила, на месте ли пру­жинная заколка для волос и наткнулась на шиш­ку. Она пыталась упираться, требовала консула и уважения прав своей личности, за что и получила. Она попыталась ее ощупать, но перестаралась и зашипела от боли.