Тайны великих женщин

Несмотря на тяжелую дорогу и перебои с кормлениями, девочка росла очень бодрой, совершенно здоровой и обладала густым «командирским» басом. Орала она много и часто, и обезумевшая мать, возненавидевшая свое дитя, которое не давало ей ночью заснуть, во время очередного переезда просто выкинула малышку из своей кареты.

Крохотный комочек лежал на дороге весь в крови, как неживой, народ вокруг смолк, а побелевший как полотно отец подъехал к малышке в полуобморочном состоянии. Он наклонился, гусары подали ему ребенка. и у него на седле малышка закашлялась и расплакалась — ожила.

«Благодари Бога, что ты не убийца! — Ротмистр еле сдерживал себя, — Дочь наша жива, но я уже не отдам ее тебе во власть, я сам займусь ею».

«Нянька» Астахов

Отцу и командиру заниматься малышкой было все-таки не с руки, поэтому ее воспитание целиком было передано заботам «правофлангового» гусара Астахова. Тот сначала проклинал возложенную на него обязанность, так как насмешки сыпались на него со всех сторон, но поскольку был он покладистым и добродушным, то потом сам полюбил девочку без памяти. И в походе, и на отдыхе всюду он носил ее на руках, тетешкая. Развлекать ребенка игрушками он не мог — все-таки нянькой он не был, но чтобы позабавить малышку, сажал ее на коня и давал поиграть пистолетом или скакал перед нею, размахивая саблей, а кроха заливисто смеялась. Вечером он шел с нею послушать полковой оркестр, а заснувшую Надю уже приносил в кровать к родителям. Надя свою маму боялась до смерти, и если видела ее днем, то тут же старалась спрятать свое личико за шеей гусара или под его руками.

«Седло было моею первою колыбелью; лошадь, оружие и полковая музыка — первыми детскими игрушками и забавами», — писала потом Дурова.

Когда Надюше исполнилось три года, ее дед решил все-таки простить «негодяев» и даже поехал в Киев к архиерею, чтобы тот снял его проклятие с дочери. В письме он благословил «молодых» и сообщил, что ждет их в родовом гнезде, чтобы вручить дочери приданое и повидать внучку.

Правда, исполнилось сие благое намерение только тогда, когда у Дуровых родилось еще двое детей и он отправился в Москву, чтобы получить отставку и назначение на штатскую службу, — а дети с матерью поехали к деду, на Украину. Там старшая внучка просто влюбила в себя всю дворню, потому что благодаря воспитанию дядьки Астахова в своей жизни любила только лошадей и пистолеты. Пятилетняя Надя выстраивала кукол, которые накупил ей дед, и кричала им: «Э-э-эскадр-р-р-р-рон! Сабли наголо! Налево заа-ааезжай!» — и прыгала перед «строем», размахивая «саблей» из дерева. Все взрослые находили это забавным, а мать злилась, драла ее за уши, обещала посадить «на хлеб и воду» и ставила девочку в угол. Хотя та и не понимала — за что ее наказывают?

Усмирение Алкида

Дуров после проволочек получил назначение городничим в Сарапул Вятской губернии, и вскоре все семейство переехало туда.

Мать решила вплотную заняться воспитанием юной барышни, которая в будущем должна была стать хозяйкой своего дома и вести хозяйство. Она запрещала ей выходить во двор, насильно усаживала Надю в горнице и заставляла шить, вышивать, плести кружево. Та с тоской покорялась, но мечтала лишь об одном — поскорее вырваться и скакать в поле, бегать по саду, лазать по деревьям и рубить крапиву.

Вот что сама Дурова пишет об этих детских годах: «….мать моя, от всей души меня не любившая, кажется, как нарочно делала все, что могло усилить и утвердить и без того необоримую страсть мою к свободе и военной жизни: она не позволяла мне гулять в саду, не позволяла отлучаться от нее ни на полчаса; и должна была целый день сидеть в ее горнице и плесть кружева; она сама учила меня шить, вязать, и, видя, что я не имею ни охоты, ни способности к этим упражнениям, что все в руках моих и рвется, и ломается, она сердилась, выходила из себя и била меня очень больно по рукам».

Девочке исполнилось 12 лет, когда ее отец купил себе черкесского жеребца Алкида. Он был еще необъезжен, и Дуров сам его усмирял. А Надя, полюбившая это благородное животное с первого взгляда, тайком пробиралась в конюшню и подкармливала его сахаром, хлебом, солью, даже таскала для него у других лошадей овес. Она сама чистила его блестящую шкуру и вскоре добилась того, что конь стал ей доверять. Утром, едва проснувшись, она бежала в конюшню, угощала Алкида лакомством, потом подводила к крыльцу (с земли она на него еще не могла залезть) и галопировала по двору, пока все спали.