Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

После встречи с Лихановым Ника начала рвать свои стихи. Она приезжает в Ялту и заявляет родным: «Я больше не поэт, я никто, я дебилка, как сказал Лиханов, все считают, что я вообще не пишу. Но я пишу для себя, даже не для вас». Майя и Карпова ее утешали: «И Лермонтова обижали, и Пушкина». А Ника говорила: «Как царь мог любить Наталью Пушкину? Она же всего пять лет жила с мужем и не могла ему изменять, так как все время была в состоянии беременности». Потом попросила выделить ей место, куда она может складывать свои заметки и черновики для дальнейшего использования в работе. Ника осмотрелась и указала на плетеный ящик для грязного белья: «Вот он мне подходит». Потом написала на бумаге: «Чтобы не забыть», – не преминув спросить: «“Чтобы” пишется вместе или раздельно?» – и прикрепила ее к ящику, предупредив, чтобы никто к нему не дотрагивался. «Теперь я спокойна, я знаю, куда складываю саму себя. Это будет мой алтарь». Позже она писала: «Стих помещаю чаще / В забытый ящик».

Рассказывает композитор Петр Старчик: «На вечере у Камбуровой (речь идет о первом вечере памяти Ники Турбиной, состоявшемся в декабре 2002 года в Театре музыки и поэзии под руководством Елены Камбуровой. – А.Р.) особенно страшную речь произнес знаменитый человек, он меня потряс. Говорил долго, чуть ли не полчаса, хотя был установлен регламент. Это был председатель Детского фонда Лиханов! О, как я хотел встать и крикнуть: “Выкиньте его из зала!” Он нес совершенно фрейдистскую психологическую чушь. Его речь была ужасной, гробовой и антихристианской. Не знаю, общался ли он с Никой при ее жизни. Но это один из людей, который накладывал на нее лапу судьбы. Ее назвать можно не рукой, а лапой, потому что она, хотя и мягкая, но с когтями».

Вернемся ненадолго к дням нынешним. В марте 2014 года Карпова мне сообщила, что Лиханов собирается навестить ее. Визит состоялся буквально через неделю, 18 июня. Рассказываю о нем со слов Людмилы Владимировны. Лиханов был с сыном и племянником. Он сказал, что хочет выпустить в издательстве «Дом» книгу Ники, и Карпова подписала, не читая (у нее была глаукома), издательский договор. А может, ей его прочитали, но она не хотела рассказывать мне об условиях договора. Позже от А. Галич я узнал, что речь идет о переиздании только двух прижизненных книг Ники Турбиной, объединенных в одну. Неопубликованным ее стихам и дневниковым запискам Лиханов не верит, считая, что их писала не она.

Лиханов также сказал, что все материалы Ники нужно сдать в РГАЛИ (Российский гос. архив литературы и искусства), и неожиданно спросил у Карповой: «Вы не хотели бы, чтобы Евгений Евтушенко написал в этой книге что-то о Нике?» Карпова ответила: «Очень хотела бы, но только хорошее. Он стоит не на высоком пьедестале и не сделает это никогда». Лиханов согласился: «Евтушенко большой эгоист, но я с ним поговорю». Выслушав Карпову, я заметил: «Что касается архива Никуши, то, когда Майечка была жива, она при вас и при Марине сказала мне: “Ты – летописец Ники, и после моей смерти ее архив должен быть у тебя”. Жаль, что ее нет, и не только из-за этого».

Через три дня на сайте Российского детского фонда (РДФ) появилось сообщение о визите Лиханова к Карповой и фотография, на которой она его обнимает. В тексте, рядом с фотографией, такие слова: «Произошла тёплая встреча старых знакомых…» Смею утверждать, что «теплой» эта встреча со стороны Альберта Анатольевича была по той лишь причине, что ему, спустя 23 года после выпуска второй книги Ники, надо было показать, что он ее не забыл и остался одним из тех, кто причастен к ее судьбе и памяти о ней. Со стороны же Людмилы Владимировны теплота встречи объясняется заключением договора на издание новой книги стихов Ники, в которой нового ничего быть не может, но будет денежное вознаграждение за внучку, которое настолько согрело душу бабушки, что она на фотографии с умиротворенным лицом обнимает Лиханова, забыв, что именно он в трудное для Ники время пригласил ее не для того, чтобы помочь, а чтобы унизить и оскорбить.

В начале июля мне позвонила Карпова, явно возбужденная. «Вчера звонил Лиханов, – сказала она. – Вроде он говорил по телефону с Евтушенко, просил его что-то написать о Нике. Тот не отказался, сказал, что напишет, но голос его при этом был безразличным. Ну и хрен с ним, его не будут помнить через 20 лет, а Нику будут!»

Думаю, что провидицы из Карповой не получится хотя бы потому, что имена Евтушенко и Турбиной неразделимы, и в будущем, вспоминая одного из них, непременно вспомнят другого. Иное дело – как вспомнят. Не говоря о том, что и Евгений Александрович Евтушенко и Ника Георгиевна Турбина в русской поэзии останутся навсегда.

Но мы ушли далеко вперед. Отминусуем два десятилетия с небольшим. Вторая книга Ники сильного впечатления не произвела, после ее выхода говорили, что в ней мало нового. К тому же интерес к автору из-за продолжительного молчания упал. Сенсация, как правило, живет до появления следующей, не менее яркой. Люди не терпят длительных промежутков между ними.