Рассказывает Алена Галич: «Появился на горизонте этот итальянец, очень богатый, и пообещал Майе, что даст Нике образование и возможность учиться в Италии». Карпова иначе объясняла это: «У нее была там возможность получить образование, но я так понимаю, что Никуше учиться было трудно». И это правда, ибо Ника не знала ни одного иностранного языка. А если бы знала, то все равно учиться бы не смогла, потому что не была приучена к этому с детства. «Чего не было у Ники, – вспоминает Альберт Бурыкин, – так это усидчивости. Чтобы она что-то написала, кроме стихов, надо было сидеть с ней, вдалбливать ей в голову». Бурыкину вторит Галич: «Ника как-то появилась у меня и сказала: “Будем готовиться в театральный вуз”. Я согласилась, но вскоре поняла, что не получится. И не потому, что она не одаренный человек, а потому что постоянно работать не умеет, может что-то сделать и бросить».
По словам Сергея Мирова, Ника ему рассказывала разные версии. Наиболее правдоподобная такая: когда Майя второй раз вышла замуж, она переключила свое внимание на Егорова. Не то чтобы Нике не было места в новой семье, но она начала ревновать мать и сделала такой жест – просто уехала.
Рассказывает Алена Галич: «Майя Нику с радостью спихнула. Когда я ей сказала: “Ты что, с ума сошла? Как ты могла ее отпустить? Ему же 70 лет!” – она ответила: “Не была бы дура, имела бы много денег”. Для Майи все и всегда исчислялось деньгами. Неужели из-за них она, мать, с которой Ника забыла когда виделась, согласилась на продолжение разлуки с ней, причем неизвестно на какой срок, и подписала юной дочери разрешение на выезд за границу к пожилому человеку, которому, не зная его, вручила тем самым ее судьбу».
«Я поняла, что я здесь не выдержу, не выживу, – говорила Ника в фильме Анатолия Борсюка, – у меня были волосы по пояс, я была худенькая, красивая девочка. Я хотела жить…»
Жить хотела и Майя. Поэтому она, вкусившая все «прелести» жизни в Москве и разочаровавшись во втором браке, думала о будущем и, как человек предприимчивый, решила отпустить дочь, чтобы та «зацепилась» в Швейцарии, а затем ее, Майю, перетянула туда. По сути, благословляя Нику на новую поездку в Швейцарию, Майя одновременно убивала двух зайцев: намечала перспективу своей жизни в будущем и облегчала себе ее в настоящем. Нет сомнения, что в этом Майю поддержала Карпова, встречавшаяся с Мастропаоло и убедившаяся в его состоятельности.
Но была и третья, не менее важная причина, побудившая Майю отправить Нику в Швейцарию. Ее назвала Анна Годик: «Егоров спал с Никой, и Майя, чтобы это не продолжалось, отправила ее в Лозанну». Если можно так сказать, избавилась от конкурентки.
Таким образом, все причастные к истории со Швейцарией были согласны на ее продолжение, причем каждый преследовал свои цели. Майю и Карпову в основном интересовала материальная сторона; Мастропаоло в одном, Никином, лице обретал ассистентку и любовницу. Что до Ники, то для нее отъезд в Швейцарию был пусть недолгим, но спасением, побегом от мучительной неопределенности, безденежья и безнадежности, от непонимания родных, от самой себя. А может, дала знать о себе безотцовщина? Не стоит, подобно многим авторам, винить Нику за этот шаг. Она сделала его сознательно и, благодаря такой передышке, прожила на год больше.
Когда позже я снова приехал в Швейцарию, Ника уже была, конечно, с очень большой натяжкой, как Настасья Филипповна. То есть была уже содержанкой, это было видно по ее глазам. Ника меня встретила в хорошем платье, уверенной. Она была там не то что хозяйкой, но у нее уже было свое место. Она называла Мастропаоло «папа Джованни», начала осваивать итальянский язык. Они уже перебрасывались словами. У нее не было ни тени смущения в отношении меня как человека, который ей в отцы годился. То есть она, как я понимаю, решила какие-то свои вопросы. Может быть, ее родным деньги отсылали, чтобы они молчали. Сабины уже не было. Ника накрывала на стол. Она была членом этой семьи, а точнее этого дома. Джованни говорил, что они успешно работают, Ника в порядке, все очень хорошо.