Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

Вместе с тем печальный конец второго проекта Карповой был заложен еще в первом: если б Майю не отпустили в Москву, и она не вкусила там прелести столичной жизни, ей не хотелось бы снова попасть туда, ладно бы самой, а она потащила за собой дочь. Нетрудно было предвидеть, чем это кончится. Но предвидеть в этой семье могла только Ника. Помните: «Сочтены наперед / Все ненастные дни»? Знаю, что многие удивятся, узнав мою точку зрения: смею утверждать, что изначально во всем виновата была Карпова, все «ноги росли» от нее, и все пороки Майя с Никой унаследовали тоже от нее. Карпова, как ни горько это звучит, пытаясь осуществить свои проекты, пожертвовала судьбами мужа, дочери, внучки и сестры, пережила их всех, а потом с присущей ей фантазией рассказывала о них то, что никто подтвердить не мог.

В связи с этим я вспомнил информацию о том, что дольше всех живут политики, а меньше – летчики-испытатели. Потому что политики за все расплачиваются чужими жизнями, а летчики-испытатели – своими. Карпова и была тем самым политиком, который, удовлетворяя свои амбиции, не пощадил Никаноркина, Майю, Нику и Светлану. Все они легли под ее проект, частью которого, сами того не ведая и слава Богу ненадолго, оказались Юлиан Семенов, Елена Камбурова, Евгений Евтушенко и Альберт Лиханов. На память приходят Никины строки: «О как велик / Ваш небоскреб / Разбитых судеб».

К счастью, живы люди, которые свидетельствуют в пользу моих выводов. Рассказывает Анна Годик: «Людмила Владимировна, будучи при единственном в тот момент в Крыму писателе – Никаноркине, стала держательницей светского салона, потому что, когда в Ялту приезжали писатели из Москвы, они всегда приходили к ней. Она жила светскостью и общением со знаменитостями – этими и подобными ценностями, хотя и понимала, что они фальшивые. Но не порывала с ними, прививала их дочери и внучке, считая, что это именно то, что нужно в жизни. В результате – такие печальные и трагические судьбы у Майи и Ники, которых Людмила Владимировна, по сути, положила на заклание». В другой раз Анна Евгеньевна сказала: «У Людмилы Владимировны все было бы неплохо, если бы она не превратила своих родственников, в первую очередь дочь и внучку, в марионеток, которых выпустила на сцену жизни. Бог в Майе столько всего замесил, но мать, которая должна была дать ей ориентиры на земле, направила ее по ложному пути. И эти ложные ориентиры привели Майю в пропасть. Туда же привели они и бедную Нику».

Еще один свидетель – Людмила Лушникова. «Никаноркин, – вспоминает она, – как-то пришел ко мне домой и сказал: “Если бы не Люда, может быть, все пошло иным путем, но она всегда была в разгуле, у нее всегда кто-то был”. Мне Нику очень жаль – ни детства у нее не было, ни юности. И вообще жизни не было. Ее поработили».

Когда я об этом рассказал Светлане Соложенкиной, она, имея в виду Карпову, произнесла замечательную фразу: «Бабушка опередила перестройку в том смысле, что все эти комплексы флибустьерства ярко проявились позже. Это первый бизнес на крови, в форменном смысле Храм Ники на крови. Если бы ей попалась какая-нибудь верба, то она бы заставила, чтобы на ней росли груши. И верба эта несчастная давала бы вымученные груши».

Кстати, был еще небольшой проект «Швейцария», предусматривавший закрепление Ники в этой стране с последующим переездом туда Майи и, возможно, Карповой. Был даже проект «Маша Егорова», который не касался ее творческих успехов, поскольку она, по словам близких, девочка приземленная и талантов за собой не обнаружила. Речь шла об ином. 5 октября 2004 года Майя увела Марину в другую комнату и буквально терзала ее: «Дай мне слово, что, если со мною что-то случится, ты заберешь Машку к себе. Пока ты не дашь слово, я тебя не выпущу».

Вспоминает Марина Ратнер: «Я склонна считать, что Майя действительно давила на людей, с которыми ее сталкивала судьба по жизни. Вот даже на моем примере. Она меня просто изнасиловала, заходила и так, и сяк. Ее главная задача в этот день – они с Людмилой Владимировной, видимо, решили это заранее – во что бы то ни стало, любыми способами, выбить из меня согласие забрать Машу к нам после смерти Майи. Она понимала, что я человек порядочный, и, если скажу “Да”, то сделаю то, к чему она меня все время подводила. Я ей сказала: “Майя, как это можно при жизни говорить о чем-то, что будет потом. Да ради Бога, живи сто лет. Если, не дай Бог, что случится, есть же родные, отец в конце концов”. На что она мне говорила, что отцу Маша не нужна, опять-таки лгала. Всех родных, и отца в том числе, она в разговоре отстранила, чтобы у меня возникло чувство жалости по отношению к Маше, я наконец-то согласилась и дала слово, что буду за нее в ответе, когда Майи не станет».