Немаловажно здесь мнение Альберта Бурыкина, ибо он знал Нику и ее семью еще с Ялты. Вот что он пишет: «По авторству – думаю, это Ника сама писала (не в счет то, что почерк у нее преужаснейший, да и отдельные слова могли быть, потом дорабатываемы с советами мамы и бабушки). Мне кажется, стоит обратить внимание на несоответствие текстов публикации “Комсомолки” (06.03.83 г.) и официальной версии в книге “Черновик” и далее. Более позднее целое четверостишие в стихах “В самую полночь” мне всегда казалось несколько искусственной вставкой (вероятно, по совету мамы-бабушки). Но вот именно эта шероховатость первичного текста – для меня признак детской подлинности. Взрослая рука не допускает такой ошибочности-неточности».
По совету Бурыкина я еще раз[307]
, более внимательно, сравнил 10 из 11 стихотворений Ники, опубликованных в «Комсомольской правде» 6 марта 1983 года и спустя полтора года в книге «Черновик». В большинстве случаев редакции их совпадали либо отличались незначительно (в «Черновике» – в лучшую сторону), за исключением стихотворения «Я закрываю день ресницами…», в котором заметно отличаются последние строки (привожу их параллельно, слева – газетный вариант, справа – книжный):Здесь всего пять отличий (выделены), одно из них – «снег», который в Ялте редкий гость, и справедливо заменен на «смех». А в конце слово «залег» употреблено удачнее, чем «далек», да и рифма с ним точнее. Но главное в другом. Чтобы лишний раз напомнить читателям, что Ника по ночам не спала, а это для рассуждений, приведенных в следующей главе, весьма важно, ее родные изменили строки газетного варианта «О доме том, / В котором я живу»,
на «О доме том, / В котором я не сплю» в книге.Что до упомянутого в письме Бурыкина стихотворения «Синяя птица», то здесь наши мнения почти совпали. Отличие состоит лишь в том, что Бурыкин считает четверостишие: «… В даль одиночества, / В даль расставаний, / В слезы, прощанье / И радость потерь», написанным Никой по совету родных, а я уверен, что написала его Майя. Во-первых, потому что все эти ее расставания, слезы, прощанья и потери мы уже не раз читали ранее, а во-вторых, такая вставка усиливает впечатление от стихотворения, автором которого является восьмилетняя девочка.
В отличие от Бурыкина другие московские друзья Ники ее детские стихи прочитали лишь в 2015 году. Меня интересовало, смогут ли они только по общению со взрослой Никой уловить какие-то знакомые нотки в этих стихах, написанных в начале – средине 80-х, чтобы подтвердить ее авторство.
Вот мнение Алеси Мининой: «Что до Нюркиных стихов, то они – ее, и писала это точно она. Нюра так думала, и ни возраст, ни смена страны, ни многочисленные предательства ничего не поменяли. Она была такой. Жаль что ты не был знаком с ней лично, – ты бы понял ее. Это больно – понимать, и не иметь возможности изменить что-то в ее жизни. И тебе было бы больно, и ты бы ничего не изменил, но вопрос о том, ее ли это стихи, отпал бы сам собой».
Дмитрий Васильченко в главном солидарен с Мининой, но несколько иначе объясняет свою точку зрения: «Нет смысла говорить об авторстве Ники. Я считаю, что стихи ее. Ну просто ее и всё! Мне все равно, что о них говорят. Я сам выдаю вещи, о которых не могу сказать ничего, кроме: “Не знаю, откуда это в меня свалилось”. Не знаю, как это работает у тебя, но я иногда “подслушиваю” чужой поток, и стихи, которые при этом записываю, с собой никак не ассоциирую. Хотя формально они мои – я же их записал».
Алексей Косульников на вопрос, верит ли он, что Ника писала стихи, и, если да, то почему, ответил так: «Ход вашей мысли понятен: Ника Турбина как опыт литературной мистификации и пиар-проект. Так вот, думаю, что писала. Потому что ее стихи и правда были очень детскими. И легче попытаться культивировать этот дар, который есть в каждом ребенке, чем заниматься имитацией. Возможно, мама и бабушка ей в чем-то помогали, что, в общем-то, нормально». В какой-то мере эти наблюдения корреспондируются с приведенной в главе 5 позицией Андрея Ханова относительно авторства вообще и Ники в частности.