Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

Нет сомнений, что, когда девочка только начала произносить первые строчки, надо было терпеливо ждать, пока они естественно превратятся в стихи. Но мама девочки ждать не могла. В ней ни на миг не остывала жажда возмездия за отвергнутые в Москве собственные стихи. Она хотела доказать, что они достойны престижных публикаций, высоких оценок и, что особенно важно, весомых гонораров. И мама, видя поэтические наклонности дочери, начала давить на нее, заставляя писать не то, что было девочке близко по возрасту и что она сама бы, если б на нее не давили, написала через некоторое время, а то, что хотелось маме сейчас, а не потом. Прямо как в песне Аллы Пугачевой: «Нет, нет, я хочу сегодня, / Нет, нет, я хочу сейчас!». Это походило в прямом смысле слова на дрессировку, невольным свидетелем которой была Майя Луговская, рассказавшая обо всем Загудаевой, Старчику и Соложенкиной. Как оказалось, не только им. Елена Анатольевна Авдеева дружила с Александром Голембой[310] и его женой Майей Ахмедовной Смирновой-Мутушевой (1924–2009), которые были близки с семьей Луговских. Так вот, Авдеева не однажды слышала от Майи Ахмедовны рассказы Луговской о том, как Майя Никаноркина буквально дрессировала Нику: «Она натаскивала ее, репетировала с ней чтение стихов, при этом Майя читала их Нике и заставляла девочку заучивать, доводя бедняжку до изнеможения. Поэтому Луговская, в квартире которой всё происходило, усомнилась в принадлежности этих стихов Нике». Замечу также, что Майя сознательно не отдала Нику в школу в 1981 году, чтобы использовать еще один год для дрессировки дочери.

В хранящемся у меня в архиве письме некий Эдмунд, очевидно, редактор столичной газеты и по совместительству поклонник Майи, сообщает ей 7 января 1984 года:

Отзывы (о Никиных стихах. – А.Р.), в общем, такие: стихи “взрослые”, мало “детскости”. Другие замечания – от людей, видевших вас в “Комсомольской правде”. Утверждают, что девочка слишком “выдрессирована” мамой, что в речах ее мало естественности детства.

Девочке было очень трудно, она страдала, но противиться безумно любимой маме не могла, тем более что мама ей помогала, подсказывала темы для стихотворений, писала их поочередно с дочерью. Естественно, из-за участия в написании стихов мамы они были взрослыми, а из-за участия в них подневольной дочери – с детскими и трагическими интонациями. Таким образом достигался двойной эффект.

Девочка постепенно втягивалась в это лицемерное действо и начала уверовать в свои поэтические способности, которые изо дня в день превозносила мама. Все это происходило в Москве, в писательском доме, в квартире (кабинете) известного русского поэта, жена которого была единственным свидетелем работы лаборатории по производству стихов. Затем лаборатория переехала в Ялту, где в нее приняли еще двух сотрудников – сначала в качестве соавтора горячо любимую бабушку девочки, а позже, в качестве редактора, не менее любимого дедушку, не подозревавшего об афере жены и дочери. Вход в лабораторию посторонним лицам был запрещен. Исключение делали лишь для изредка наезжавшей в Ялту Светочки, которую не посвящали в тайну рождения стихов Ники и как бы ненароком втягивали в процесс их доработки.

В упомянутом ранее интервью газете «Мир новостей» Алена Галич высказала вроде бы лежащую на поверхности, но вместе с тем очень важную мысль: «Никуша всегда писала от первого лица и только в женском обличье». Поэтому она полностью подходила для аферы Майе, подсовывавшей ей свои стихи. И еще такое интересное мнение Татьяны Смольской: «Ника не была зациклена на себя и воспринимала чужое творчество». А творчество Майи, по сути, не было для нее чужим и воспринималось тем более. Я уже не говорю об особенности Ники верить сегодня в то, что она услышала вчера и не могла этому поверить.

По словам Дмитрия Васильченко, у Ники была такая черта – она старалась подстраиваться под других, как он выразился, «под любого говнюка. Точнее – под ожидание общавшихся с ней людей, которые, обнаружив у нее это качество, пользовались им: вначале просили Нику об одном, потом о другом, третьем и в конце концов ломали ее. Причем чем хуже был человек, тем страшнее это происходило. Иными словами, Нику провоцировали на какие-то действия, заставляли ее делать то, что ей не свойственно. Этот процесс был разрушительным для Ники, отсюда все ее надрывы». В Ялте главные провокации ей устраивала мама, под которую она подстраивалась и вынуждена была под ее нажимом делать то, что для ребенка противоестественно.