Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

Точку зрения Мининой дополнил Дмитрий Васильченко: «Записки Ники содержат очень много инородных вещей, поэтому кажутся мне крайне переработанными кем-то или частично написанными не ее рукой. Часто встречающиеся слова про “знак”; “знаки”, как я помню, были больше свойственны бабушке – это её терминология. Кроме того, Нику никогда не интересовали политика и проблемы в стране. Проблемы народа, власти – это не ее. Странная форма нарочито напевной речи записок мне кажется какими-то муляжами и симулякрами[333]. Но сама по себе тяжелая масса смыслов, которые содержатся в записках, довольно точно передает настроения тех времён. Мне было тяжело читать. Не хочется вспоминать многое из того, что было». Следом Васильченко написал: «Ника обладала чудовищной несистемностью. За те несколько лет, что мы были рядом, ею было сделано несколько начинаний, в том числе и писательских. Но они как-то сами затухали. Однозначно дать экспертную оценку я бы не осмелился, но встретил в этих текстах слова или суждения, которые показались мне не ее. И наверняка эти тексты кто-то обрабатывал: я не заметил в них ошибок. А если вы посмотрите, сколько их делала Ника в рукописных текстах, то вы поймете, почему я стал говорить об этом. Нас же интересует аутентичность текста. Ошибок ею делалась куча. Я понимаю, что учиться ей было некогда в школе, но она много читала, и все равно. Так что говорить однозначно о Никином авторстве я бы не решился».

Привожу мое ответное письмо Васильченко, так как в нем уже проглядывают первые ростки мнения автора:

Что касается записок, то я им не полностью доверяю вот почему. Дома у мамы и бабушки я много раз просматривал архив Ники, и в нем не было ни одного оригинала записок. Это первое. Для обеих книг Ники, которые я выпустил, ее родные передали мне записки в напечатанном виде, печатала бабушка, писавшая когда-то рассказы и написавшая пьесу, – на нее-то в определенной степени я грешу: она могла во время приездов Ники в Ялту записывать ее мысли, а потом, после ее ухода из жизни, добавлять отсебятину. В частности, они с Майей ненавидели Галич и Борсюка, поэтому могли появиться записки, касающиеся их, а о Борсюке почему-то сразу две записки, начинающиеся одинаковыми словами. Это второе. Далее. Мне Никины родные вначале говорили только об издании ее стихов, и, когда я их отредактировал, вдруг появились записки – видимо, мама и бабушка хотели увеличить объем книги. Это третье. Вместе с тем в записках есть настолько сильные места, что ни мама, ни бабушка, написавшая откровенно слабую пьесу “Ника”, не способны были на такое. Это четвертое. И последнее. Именно Вы и Алеся, находящиеся рядом с Никой довольно продолжительное время, можете быть экспертами записок Ники. Вы знаете, как и что она говорила, ход ее мыслей и т. п. Повторяю: я не верю, что все это писала Ника, уж слишком отличаются записки между собой и по стилю, и по уровню.

В ответ Васильченко сообщил, что у него хранятся два не отправленных адресатам письма Ники. «Не знаю, – пишет он, – зачем их храню, ни одно даже полностью не читал. С литературной точки зрения они незначительны, но как образцы текстов Ники могут послужить. Писала она тяжело…» Спустя время Васильченко при встрече передал мне оригиналы двух писем, адресованных Джованни Мастропаоло и ее безвестному возлюбленному (см. гл. 5, ч. II).