Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

«Изумительное стихотворение! – воскликнула Карпова. – Мне кажется, что оно о такой, как я, женщине. Можешь посвятить его мне?» – «Конечно, могу». – «Я буду счастлива, если посвятишь. Я останусь в веках… Все хорошо, когда бы ничего не болело. Я так выгляжу, что сфотографировать бы меня и написать: “Бабушка Никуши из концлагеря”. Но ты все равно можешь приехать ко мне. Ради тебя, хоть и встать не могу, я сделаю в духовке курицу. У меня есть твоя водка, осталась до сих пор. Это реликвия, как знак будущей встречи с тобой».

23 ноября 2013 года. Позвонил Карповой: «Людмила Владимировна, я помню, какой сегодня день»[98]. – «Спасибо, Сашуля. Четыре года, как Майка умерла». – «Боже, как летит время. Я ее очень любил и, надеюсь, она меня хоть немножко тоже». – «Какой немножко? Она тебя очень любила. Я однажды у нее спросила: “Ты бы Саше отдалась?”. Она ответила: “Не раздумывая, но у него же есть Марина”».

20 июня 2014 года. «У меня две новости, – сказала Карпова. – Вчера стало известно, что Камбурова договорилась о проведении юбилейного вечера Ники[99]. И вчера же Маша родила мальчика. Ребенка назвали Федей. Как тебе это имя?» – «Надо было с этого начать, – заметил я. – Поздравляю! Вы стали прабабушкой. Наконец-то в вашем роду появились мужчины. Жаль, Майечка до этого не дожила. Имя нормальное, сейчас редко его дают».

26 июня 2014 года. Я позвонил Карповой. Она мне подтвердила, что Ника посвятила ей всего четыре стихотворения. Говорила раздраженно, и причиной тому было не только ее нездоровье. Я заметил, что чем больше она слышала от меня уже написанное из книги, тем лучше понимала, что будет разоблачена в своих деяниях, о которых речь впереди. Она не могла простить мне, что я развеял миф о том, что Вознесенский – отец Ники, и многое другое.

Несмотря ни на что, в июле я звонил Карповой ежедневно. Как правило, она не могла говорить долго. Ее самочувствие я определял по голосу. Но даже если ей было плохо, на мои вопросы по книге она отвечала – это ее отвлекало от страданий.

12 июля 2014 года. Я приехал, как оказалось потом, на последнюю нашу встречу с Карповой. Узнать ее было трудно: вместо былой прически и челки – космы спутанных седых волос, лицо вытянулось, слева на лбу ранка размером с пятикопеечную монету, вся высохшая, точно из концлагеря.

Людмила Владимировна была страшно голодна. Я разогрел ей суп, напоил чаем, поменял грелку, помыл посуду. Она пожаловалась, что ее никто не навещает, хотя дверь постоянно открыта. Но при всем этом я заметил, что она пыталась, видимо, подвести глаза черным карандашом, а получились размазанные линии. Она была женщиной до самого конца.

Пробыл я у нее весь день. Что смог, привел в порядок. Наше общение диалогом назвать было трудно – Карпова в основном слушала меня и постанывала. Понимая, что, скорее всего, мы не увидимся, я, не стесняясь, много нелицеприятного сказал Карповой о ней и о Майе. Она, что удивительно, согласилась с моим анализом и выводами, касающимися их вины в судьбе Ники (см. гл. 13 и 14, ч. II). Я объяснил ей причины разрыва отношений Евтушенко с Никушей, и она сказала: «Может быть» (см. гл. 2, ч. II), а также мнение Светланы Кедриной о Евтушенко, Семенове и обо мне. Карпова согласилась и с этим. И хотя я привез ей блок ее любимых крепких сигарет, курила она реже. Карпова жаловалась: «Вот так, Сашуля, я лежу целыми днями одна, счастье, если кто-то заходит».

Когда я ей рассказал, какие разделы войдут в книгу, она повторила: «Это колоссальный труд», – но ни разу не сказала, что хотела бы прочесть ее, видно, чувствовала, что не доживет, да и читать она уже давно не могла. Говорила еще о стихотворении Ники «В шесть сорок отходит поезд» и прочла его концовку, как бы лишний раз вспоминая обманщицу-дочь. Когда я ей сказал, что она мне когда-то напророчила 87 лет, Карпова это подтвердила. Я сказал, что хочу больше. Она пояснила, что все зависит от Марины и ее заботы обо мне. А еще сказала: «Майя могла работать в газете когда я выбивалась из сил, чтобы обеспечить всю семью?»

Я всегда считал, что Карпова владеет лишь одним иностранным языком – английским. Он и указан как рабочий в ее анкетах туриста, а в характеристике-рекомендации к нему добавлен немецкий[100]. Об этом, несмотря на длительное общение, Карпова никогда не упоминала. Подтверждает сказанное письмо из Германии от некой Барбары Линдштадт[101]. Написано оно от руки мелким почерком, прочитать его способен лишь человек, хорошо знающий немецкий язык.