Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

Я люблю тебя сильно – сильно,
Как, быть может, любить дано
Только вас, терриконы синие,
Да донецкое небо одно.
Буду добрым, всегда открытым,
Буду щедрым, любовь моя,
Как железная антрацитная,
Как земля, где родился я».

Позже в Интернете я нашел еще одно его посвящение Карповой, начиналось он так: «Не расстанусь с такою ношей, / Словно перышко, – на весу, / К морю – синему бездорожью – / На руках тебя понесу».

Отвечая на мои вопросы, Карпова, мягко говоря, лукавила, что подтверждает разговор с Татьяной Барской. «Когда Никаноркин жил на Садовой, – вспоминает она, – то запирал на замок свою комнатку, так как заметил, что из его библиотеки стали пропадать хорошие редкие книги, особенно по археологии, и справочники – Майя и Карпова продавали их. А с матерью Никаноркина как обошлись?! Они ее не признавали и выживали из дому. Она вынуждена была вести себя так, чтобы досаждать им: становилась под домом, прося милостыню, и соседи несли ей кто что может». Кстати, трехкомнатную квартиру общей площадью 43,6 кв. метра (полезная – 39 кв. метров) Никаноркину дали с учетом его матери (ордер от 10.02.1972 г.).

Теперь понятно, почему Никой-ребенком было написано еще одно, посвященное дедушке стихотворение, в котором она, очевидно, под влиянием мамы и бабушки, укоряла его:

А.Н.

Зачем все время говорить о том,
Что плох мой дом.
И тему пора сменить в стихах.
И стены, что стерегут мой сад,
Уж лучше заменить замком английским.
Если денег не хватает на собаку.
Что глупо каждый раз идти в атаку
На ветряные мельницы одной.
И что ко мне приходят не домой,
А в гости, торопясь скорей на волю.
И людям приношу я только горе.
Зачем тогда приходите опять
Туда, где уже нечего искать?

Пора предоставить слово взрослой Нике: «Дедушку любила и люблю. Молодой хирург, он прямо с институтской скамьи оказался в самом пекле керченского сражения за Эльтиген. Сорок третий год. В этом десанте почти все погибли. Он так и назывался: “трагический, отвлекающий”. Горжусь своим дедом. Его книга о десанте “Сорок дней, сорок ночей” – классика. Человек должен защищать свою родину всю жизнь, не только на фронте. Родина – это твоя рука, нога, сердце. Но и она должна беречь тебя. Как важно, когда окружают тебя заботой – тогда ты горд и независим».

Как бы в ответ на эти слова напрашиваются следующие строки Анатолия Игнатьевича:

Я еще лежал под наркозом,
Пребывая где-то в раю.
Пташки, кущи, сплошные розы
Окружали особь мою.
А потом просыпался тяжко.
Ой, как муторно на душе.
Белы стены.
В крови рубашка.
В этом мире я был уже.
Стон тягучий, бессилья крики…
Вдруг над самой моей головой
Голос девочки ясноликой,
Ясноликой девочки Ники:
– Деда, дедушка, ты живой!

Насколько сильно любил Никаноркин внучку, я понял, прочитав еще пять посвященных ей стихотворений, о которых, как потом оказалось, не знала даже Карпова. Да и, наверное, не могла знать, так как они жили врозь. К кому, как не к Нике, мог обратиться в трудную минуту дедушка-поэт?!

Плохо мне, очень плохо,
Давит, печет в груди.
Милая моя кроха,
Рядышком посиди…

Ему так хотелось, чтобы внучка писала светлые стихи о солнышке и цветах, а не рвущие сердце несопоставимые с ее возрастом страшные строки. В надежде на это он и ушел в 1994 году сравнительно молодым мужчиной – Господь ему отмерил 73 года жизни. В том же году, и тоже в июне, умер Георгий Торбин. Одновременно ушли из жизни оба мужчины этой семьи, по сути, выдворенные из нее, что, безусловно, повлияло на судьбу Ники.

О том, как часто близкие общались с Никаноркиным, можно судить хотя бы по тому, что, по словам Лилии Молчановой, о его смерти близкие узнали от соседки по дому, работавшей уборщицей в Доме творчества.

Вот что сказала мне Татьяна Барская при встрече в июле 2014 года: «Никаноркин был нравственнее, чище жены и дочери, без пошлости и цинизма, глубокий, творческий, начитанный, эрудированный». А спустя год я услышал от Людмилы Лушниковой: «Жаль, дедушку к Нике не допускали. Так хоть какое-то воздействие на нее было бы».