Тайные безумцы Российской империи XVIII века

Смагин, таким образом, считал себя сыном Петра I, хотя в действительности второй сын царя от брака с Евдокией Лопухиной, родившийся в 1691 году и действительно названный Александром, не прожил и года и умер во младенчестве. Однако фантазии Смагина — это очевидно отголоски пересудов о «блудной» жизни Евдокии Лопухиной в суздальском Покровском монастыре и ее связи со Степаном Глебовым, подробности которой подданные узнали из царского манифеста от 5 марта 1718 года. У историков нет сведений о том, чтобы от этой связи родился ребенок, но, видимо, подобные слухи ходили, и в принципе любой подкинутый где-то в окрестностях Суздаля ребенок мог восприниматься как отпрыск опальной царицы. Дело Смагина расследовалось в 1740 году, то есть через двадцать с лишним лет после того, как Глебов и несколько монахинь Покровского монастыря были публично казнены, а сама царица наказана кнутом. Указаний на возраст Смагина в деле нет, но из его рассказа можно заключить, что во время этих событий он был еще ребенком, услышавшим, вероятно, какие-то пересуды взрослых. Упоминание в рассказе Смагина царевича Александра, умершего за полвека до этого, свидетельствует о том, что память о нем сохранялась в народе[304].

Еще одним претендентом на корону был лейтенант флота Иван Дмитриевич Дириков, доставленный в 1743 году в московскую контору Тайной канцелярии из Тобольска, куда он был послан для участия в Камчатской экспедиции. Дириков утверждал, что в 1694 году, когда Петр I приезжал в Белгород осматривать строительство укреплений, его мать пошла посмотреть на царя «для того, что от рождения своего Его Величество никогда нигде не видала». Петр ее заметил и, «взяв в удобное место», изнасиловал, а после даже «хотел, де, ее взять к себе в жену, токмо, де, она к нему не пошла, соболезнуя о муже своем». По словам Дирикова, мать перед смертью призналась ему, что в действительности он — сын императора, о чем Дириков молчал до тех пор, пока не пришлось приносить присягу Петру Федоровичу как наследнику престола, и тут уж терпеть больше было невозможно. Материалы Преображенского приказа петровского времени свидетельствуют о том, что слухи об изнасилованных любвеобильным царем женщинах были широко распространены, но биохроника не упоминает посещения Петром Белгорода в 1694 году. Интересно, однако, что, по мнению Дирикова, все преемники первого императора правили так недолго, потому что не выполнили распоряжения Петра, завещавшего престол именно ему, Дирикову, и теперь он опасался, что такая же беда случится с его «сестрой» Елизаветой Петровной. Ушаков доложил о новом претенденте императрице, и та здраво рассудила, что «оной Дириков помешан в уме, для чего и розыскивать им не из чего», а потому следует отправить его в монастырь и, если будет вести себя смирно, разрешить посещать церковные службы, а если нет, то давать только есть и пить. Примечательно, что государыня, по-видимому, сочла рассказы безумного лейтенанта столь нелепыми, что даже не позаботилась об их нераспространении[305].

Отголоски реальных исторических событий обнаруживаются и в показаниях капитана Ивана Ушакова в Тайной канцелярии в 1742 году (см. приложение). По-видимому, с детства страдавший временными помутнениями рассудка, Иван очень почитал Петра I (ребенком плакал при известии о его смерти, а после, уже взрослый, рыдал у его гроба в Петропавловском соборе) и считал себя женихом императрицы Елизаветы Петровны. Он упоминает В. Л. Долгорукого и А. И. Румянцева, якобы признавших его, Ушакова, величие, называет своим злым гением С. А. Салтыкова и описывает свою решающую роль во взятии под командованием фельдмаршала П. Ласси Азова в 1736 году, в частности приписывая себе заслугу подрыва порохового погреба, действительно предшествовавшего штурму. При этом вполне достоверным выглядит его рассказ о встрече с императрицей Анной Иоанновной:

А как, де, он, Ушаков, из Санкт-Питербурха приехал в Москву и пришел во дворец, и в то время государыня императрица Анна Иоанновна шла из дворца к обедне, и как он, Ушаков, подошед к руке, то обер-камергер Бирон, увидя ево, закричал на него, Ушакова: что он, щенок, суетца! И государыня императрица Анна Иоанновна, увидя ево, что на нем шпага, спрашивала ево, что он дворянин, или нет. И он, Ушаков, сказал, что он дворянин Ушаков, и она, государыня, пожаловала ему руку. Тогда оной Бирон застрясся весьма и пошел от него прочь[306].